Говорят, что особенностью памяти пожилых людей, стариков, является то, что они часто забывают вчерашнее, а происходившее в далёкой юности помнят прекрасно. Сейчас я испытываю на себе эту особенность. Семьдесят лет тому назад, ещё шла 2-ая мировая война, а я уже пятый год служил в военно-морском флоте радистом, или как в шутку нас называли, – «сосиской» (Шутка горькая: в случае критической ситуации – когда совсем плохо — радист даёт своим сигнал SOS). Служба на флоте имеет некоторые особенности. Здесь как нигде действует правило круговой зависимости — один от всех, все – от одного. Буквально судьба корабля в руках каждого матроса. Стоит, например, радисту не суметь принять или передать радиограмму – последствия могут быть самые плачевные для команды. Это же касается и рулевого, сигнальщика, механика – в бою – комендора — и т.д, в морских условиях невозможна никакая «дедовщина». Помню, популярна была в матросской среде такая песня:
Мы дружбу сплетаем канатом,
Гордимся мы дружбой такой,
Мы в море уходим, ребя-а-та,
Нам девушка машет рукой!
Не только пели – на деле понимали и ощущали это. Сейчас, говорят, сокращаются сроки военной службы. В сухопутных войсках, может, и хватит один-два года, если ерундой солдата не отвлекать. Но на флоте этого явно мало. Я, например, стал специалистом только на третий год службы. До этого меня звали «салагой». А какие отличные специалисты были среди радистов! Отслуживших ещё до войны по 4 – 5 лет – а началась война – они продолжали служить и подтягивали за собой «салаг»; радистов на точках меняли редко и опытный «слухач» по почерку передачи мог узнать, кто сейчас в эфире – не просто наш, американский или японский корабль, но какой именно. А по пеленгу определялись и его координаты. Так, по прошедшим у нас слухам, засекли вышедший на несколько секунд в эфир, приписанный к порту Сасебо японский авианосец в тревожные дни начала декабря 41-го – он радировал с открытого моря — и прикинули, что японцы сделали ставку на южное направление, уходят из наших общих вод — у нас отлегло от сердца, ведь мы опасались и ждали от них тогда удара в поддержку Германии, стало быть – не сейчас, отвалили пока, зато американцам вскоре крепко досталось в Пирл-Харборе. Но это лишь версия, имевшая хождение среди личного состава отряда. В Москве, конечно, узнали о том же по своим каналам и загодя, но нам-то об этом не сообщали, так что для себя мы раскрыли стратегию противника своими средствами и морально для нас это было особенно ценно: могём!
О значении квалификации и слаженности работы экипажа можно привести еще такой случай. Во время войны с Германией американские поставки по ленд-лизу шли и через наши дальневосточные порты. Бывало, что транспорт с поставками топили. Кто и как топил не очень-то разберёшь: американцы валили на японцев, японцы на самих же американцев, по ошибке дескать. До августа 45-го они воевали только между собой, а с нами был вроде как мирный договор и явным образом не нападали. Случались и оторвавшиеся мины, которые тоже могли топить корабли. И вот однажды мне довелось радистом на сторожевике сопровождать два транспорта, идущих из США. Сижу на вахте, слушаю эфир, немного штормит – 3–4 балла, средние помехи. Вдруг слышу: коротко заработал радиопередатчик, глуховато, но чувствую – где-то близко. Работает не морзянкой, а даёт цифрой и катакан1 – значит, японец, возможно, подводная лодка. Немедленно докладываю командиру, тот даёт распоряжение передать сообщение по радио другим сторожевикам и на транспорт, приказывает сигнальщикам, рулевым, вперёд смотрящим быть предельно внимательными. Минут через десять сигнальщик с рубки докладывает: вижу справа след торпеды. Звучит сигнал боевой тревоги. По следу торпеды открывают огонь скорострельные орудия и пулемёты. Вскоре раздаётся мощный, но дальний, глухой взрыв – отработали комендоры, торпеда уничтожена. Вот вам и «мирный договор». Если бы не слаженные действия всех служб конвоя, быть большим неприятностям. В подобных случаях не справься артиллерия, то по морскому закону сторожевик должен был успеть подставить на пути торпеды свой борт, выполнив тем самым свою боевую задачу охраны транспорта, а судно маленькое – не выжил бы никто. Слава Богу, комендоры оказались проворнее.
…На флот я попал не случайно. До войны у нас в стране проводилась большая военно-патриотическая работа. В куйбышевской школе №6, что на углу Красноармейской и Фрунзе, где я учился, хорошо преподавали военное дело. Преподаватель был бывший моряк, который постоянно и умело поднимал у ребят интерес к морской службе. В подвале школы работал тир, многие носили значки ГТО, были даже «ворошиловские стрелки». Идущие на армейскую службу выпускники стремились попасть в лётчики, моряки или танкисты. Я в девятом классе, начитавшись морских рассказов, под влиянием военрука и от близости «большой воды» под боком поступил в морскую школу, работавшую на набережной Волги, которую трудно сейчас представить без гранита и зелёных газонов. В те времена береговая линия города выглядела много проще: никаких украшений, зато прямо под спуском чинили и смолили деревянные лодки, открытая гладь реки с весенними разливами до горизонта, канаты, доски, запах смолы и дёгтя – всё это магнитом тянуло мальчишек, вдохновляло на что-то пока неясное. А школа-то всего в двух кварталах. Приняли меня волжские моряки без особого энтузиазма – посмотрели на табель с отметками и головами покачали: много троек, опозорю флот. Я обещал тройки исправить, и только под это условие меня зачислили. Мы ходили на шлюпках по Волге, изучали типы кораблей, сигналы флажками и т.д. Помню, заплыли однажды в апреле в затопленный разливом лес и долго петляли по смутным весенним водам над кустами и прошлогодними травами среди деревьев – такая «лесная прогулка» запоминается на всю жизнь. Один раз даже посчастливилось сплавать по маршруту «жигулёвской кругосветки»: вниз по Волге до села Переволоки, там на телегах до Усы, по ней вновь на веслах, огибая Жигули, до города Ставрополь Волжский (ныне Тольятти) и оттуда опять до Самары – всё время по течению. Красота вокруг несказанная. Вот Молодецкий утёс – отсюда выслеживали разбойнички купеческие караваны – потом прибрежные старинные села, овраги, лес спускается с гор прямо к воде, а проплывая мимо утёса Стеньки Разина, прямо на веслах, едва справляясь с дыхалкой, пели «Из-за острова на стрежень»… Придавало нам особой гордости и то, что, по воспоминанию члена самарского марксистского кружка, в начале века этот путь однажды проделал В. И. Ленин, бывший руководителем этого кружка – таким подробностям местного ландшафта тогда придавалось большое значение. Уроки истории доходили куда как лучше, когда за бортом водица плещет, это тебе не за партой сидеть, но своё обещание инструкторам школы покончить с тройками как мог старался выполнять. А потом всё, чему они меня научили, пригодилось на флотской службе, полезными оказались и, как много позже выяснилось, не слишком любимые нами уроки пения, развившие необходимый радисту музыкальный слух, ниже объясню — зачем. В 1941 году я закончил 10 класс и поступил на первый курс энергофака Индустриального института (потом Политехнический, а ныне академия), но долго учиться не пришлось: началась война. Повестка в военкомат. Спрашивают: тут у тебя написано, что ты закончил морскую школу, так? Отвечаю – закончил. Так вот: у нас разнарядка на 30 человек в военно-морской флот, если хочешь, пиши заявление добровольно. Я подумал: всё равно служить надо, а тут служба флотская, интересная, обмотки мотать не придётся – и написал заявление. С прошлым было покончено, безмятежная юность осталась позади, налетевший нежданный вихрь разметал все наши мечты и планы.
Через неделю нас уже везли на Дальний восток. Некоторые даже возмущались: война идёт на западе, а нас – на восток, не успеем и повоевать с фашистами. Старший нам объяснил – вот закончим школу связи Тихоокеанского флота (ТОФ), и нас направят туда, куда надо, на любой флот, навоюетесь. Ехали к океану мы более двух недель. К концу сентября прибыли на о. Русский в заливе Петра Великого. Сразу же началась напряжённая учёба по 10 – 12 часов в сутки. Ночью частые боевые тревоги, спали полуодетыми. Не знали, чего ждать от японцев, которые, как и немцы, имели обыкновение нападать без объявления войны. Уже много позже, читая мемуары японских генералов, я узнал, что происходило в то время на той стороне. В высших военных кругах Японии шли острые споры о том, куда нанести удар – на север, против СССР, или на юг, где были английские и голландские колонии. Сухопутные генералы настаивали ударить на север, пока русские основными силами на немцев завязаны, а адмиралы тянули на юг. В результате положили ударить пока на юг2, а с захватом немцами Москвы решить вопрос с нападением на СССР. Старший краснофлотец Фадеев:
На острове готовили из нас флотскую интеллигенцию – радистов. В начале ноября в школе связи провели что-то вроде зачёта по основной специальности, и вскоре половину куйбышевской команды отчислили, переведя на другие службы. Оказывается, для эффективной работы многим не хватило тонкости слуха. На требуемой скорости передач невозможно считать точки и тире, необходимо уловить и запомнить особую «мелодию» каждой цифры или буквы с характерным ритмом звуков и, чётко угадывая её, воспроизводить, так сказать, музыкально. Например, двойка (две точки – три тире) :ти-ти-та-та-та («я на горку шла»). Отбор был жёсткий, норму приёма-передачи – 120 знаков в минуту, могли выполнять не все, повезло тем, кто в школе на уроках пения из рогаток не перестреливался. У нас даже старшина, строгий такой хохол, Некрутенко его фамилия, был музыкальный. Когда при нём говорили что-то заумно-малопонятное, он так прерывал: что за бетховину ты тут несёшь?! О тонкости у него тоже были свои представления. Услышав разговор матросов о политике, вмешивается: ты видел, как комар писает? – ну вот; а политика ещё тоньше – не с твоей головой – бери-ка швабру и на палубу. Но особенно волновался старшина, когда задевали лингвистические особенности морской службы. Бывало, скажет кто-нибудь: «…Когда мы плавали по Охотскому морю…» – непременно вставит с сердцем: «Плавает дерьмо в проруби, а моряки по морю ходят!» Приходили в школу и офицеры с кораблей – набирать в команду. Придут, бывало, спрашивают, присматриваются, но чаще идут в отдел кадров анкеты читать. Однажды, помню, пришли и сразу на камбуз (в столовую), стоят у раздачи и смотрят. Потом выяснилось: набирали на новейший тогда крейсер «Калинин», его офицеры предъявили особый критерий: выслеживали, кто на аппетит не жалуется, молотит быстро, добавки просит. На наш вопрос «зачем вам обжоры?» отвечали со знанием дела: «А что толку с того, кто еле ложкой шевелит? Он и на палубе будет таким же. А с едока и спросить можно». Некоторые после этого бросились было к раздаче, но поезд, то есть крейсер, где накладывают с верхом – как говорится, уже ушёл. После окончания школы связи я проходил службу в первом Особом морском отряде ТОФ. Привычка волжанина к большой воде делает его не чужим и на море; случалось дежурить на сторожевиках и тральщиках, но туда нас посылали, чтоб не застаивались, так сказать, главная работа ждала на берегу: наш отряд относился к разведке, которую называют иногда «глаза и уши». Мы были «ушами». Сидели у аппаратов до одурения, посменно, пропускать ничего нельзя, ищешь волну и пишешь. Потом сдаешь дешифровальщикам, которые одни понимали записанное. Но случались и открытые радиограммы, они шли в основном с юга – голоса морских и воздушных сражений, и часто это был крик о помощи: прямое попадание, призыв на подмогу, тонем, спасите… В такие минуты как рукой снимало туповатую полудрёму автоматической работы. Злорадства не испытываешь, даже если это противник, понимаешь, что вот сейчас гибнет огромный корабль с тысячами людей – представить страшно себя на их месте… От «интеллигентной работы» отдыхали на лесозаготовках и морских командировках, вроде той, что описал вначале. С началом боевых действий с Японией однако, многих из нас подключили к непосредственным морским операциям в составе групп десанта. Конкретно я принимал участие в высадке десантов в Корее, в захвате портов Юки, Расин, Сейсин, игравших важную роль в снабжении противостоящей нам Квантунской армии. Наше командование, наученное горьким опытом войн с коварными соседями, переняло у них кое-что в этом плане: войну Японии объявили, когда десант был в море и уже подходил к цели. Свалились, как снег на голову, порты Юки и Расин были захвачены сравнительно легко, почти бескровно, а за Сейсин шли упорные бои. Активное участие в этих боях принимал первый Особый отряд Северного флота под командованием дважды героя Советского Союза Леонова. Состав его определила сама война, я общался с ними – боевая элита, «псы войны», настоящие «сорвиголовы».
Одиннадцатого августа десяток торпедных и сторожевых катеров в сопровождении двух фрегатов и тральщика высадили наш десант в порту Юки. Корабли с десантом вышли из Владивостока и в море не встретили никакого противодействия со стороны японцев: их основные силы были задействованы в водах южных морей и метрополии. Само десантирование прошло удачно, от внезапности и дерзости японцы не выдержали и быстро сдали позиции. Совсем небольшими силами – в 200-300 человек – удалось захватить порт и несколько районов города, отступая, части противника бросали вооружение и боеприпасы. Я попал в небольшую группу в составе первой волны, основная задача которой была, не ввязываясь в бои, искать важные учреждения, штабы, комендатуры, уничтожать их и захватывать документацию: карты, коды, шифры и прочее. Мы довольно быстро набрали большой портфель секретных бумаг. В комендантском управлении города было найдено даже боевое знамя гарнизона. В здании управления морского порта были обнаружены у раскрытых сейфов секретные карты.
Тринадцатого августа с торпедных катеров был высажен отряд десанта в порт города Сейсин. Высадка также оказалась тактически неожиданной для противника. Захватив порт, десантники устремились вглубь города, но натолкнулись на сопротивление. Гарнизон Сейсина насчитывал 4 тысячи человек и состоял из офицеров и курсантов пехотного училища, гарнизонного батальона и отрядов жандармерии. На рассвете следующего дня в порту высадился следующий наш эшелон. Десантники соединились с передовым отрядом и заняли плацдарм до двух километров по фронту. Начались упорные бои. Стремясь сбросить десант в море, японцы организовали десятки контратак, но все они были отбиты. Десантники сумели удержать береговую полосу до подхода главных сил. Пятнадцатого августа высадился главный эшелон десанта. Он сходу пошёл в наступление и вскоре занял большую часть города. Меня опять включили в поисковую группу в качестве радиста.
В ходе боёв образовался «слоёный пирог» без чёткой линии фронта. Наша группа втянулась в город, нас человек десять, идём по центральной улице, у меня рация за спиной. Плана города нет, определяем на глаз наши «объекты», заходим, пугаем, строим служащих и вытряхиваем из сейфов документацию. Первым объектом, обратившим наше внимание оказалась контора или офис какого-то военно-строительного управления. Двери настежь, на полу валяются бумаги, сейфы открыты, видимо, хозяева в спешке покидали помещение. Мы насобирали целую сумку документов, среди них была и карта города, сопки на окраинах утыканы символами пушек и пулемётов – там были доты и дзоты. Главным оценщиком документов у нас был переводчик с японского, младший лейтенант. По рации, чтоб не терять времени, он через меня то и дело сообщал в штаб добытые сведения, а вскоре по данным нами ориентирам подключалась к делу артиллерия кораблей поддержки.
Следующими «объектами» были два офиса жандармского управления, где мы тоже набрали сумку. Около одного из них пришлось немного пострелять, поскольку добровольно не открыли. У четвёртого случился казус. Подходим к очередному, на вид солидному учреждению с освещением у подъезда, стучим в дверь. Там возня какая-то, но не открывают – наверняка штаб главный. Ждать приглашения некогда, рвём дверь гранатой и врываемся внутрь, но вместо канцелярско-штабной обстановки видим чего-то не то: гламур какой-то. Выскочили с умоляющим криком дамочки в халатиках и с ними начальница «штаба» с намалеванными бровями – в публичный дом занесло нас. И смех, и грех: рядом пальба нарастает, а эти выносят поднос с графинчиком, мол, располагайтесь, господа советские моряки, мы и вам, дескать, рады! Но мичман кричит «не трогать!» и гонит нас к выходу, выскакиваем без трофеев. Бежим, перешучиваясь, дальше, мол, надо бы запомнить место. Но скоро становится не до смеха: получаю из порта приказ отступать, жмут японцы. Начался миномётный обстрел, мины бьют по улице и зданиям, вокруг перестрелка и не понять, где свои, где чужие. К сигналу отхода нашу группу раскидало по нескольку человек, и вот с нами уже ни одного офицера. Совмещаем специальности: будучи по должности радистом, пришлось поработать и пулемётчиком…
…Выполнив в своём районе задание и подчиняясь приказу, мы втроём отходили к стоянке наших катеров, куда должна была подойти следующая, основная волна десанта. И вот, пересекая пустырь, наткнулись на станковый пулемёт «максим», стоявший на пригорке в кустах, и возле него нашли тяжелораненого красноармейца. Он был ранен в плечо и в бедро, потерял много крови и был в полубессознательном состоянии. Мы его перевязали, перетянули жгутом бедро, собрались уже двигаться дальше и вдруг увидели развернутую цепь японских солдат, идущих по нашим следам, они вынырнули из-за кустов и было их человек 25 – 30. Уже постреливать начали. Отступать дальше нет возможности: тронувшись с места, мы оказались бы у них прямо на виду, нас перестреляли бы как куропаток. Впервые в жизни ухватился за пулемёт, навожу, жму на курки, а он не стреляет.
Что нам оставалось делать? в учебном отряде, пять лет до этого, теоретически нас знакомили с этим пулемётом, но стрелять из него не приходилось, поскольку главное внимание уделяли основной специальности радиста. Стреляли же мы по мишеням только из мосинских трёхлинеек, которые и сейчас были с нами. У одного, впрочем, был и автомат. Пока мы лихорадочно соображали, что делать и как отбиваться, раненный очнулся и целой рукой показал на заклиненную ленту пулемёта. Товарищ мой оттянул и исправил перекос ленты, я снова дёргаю за курки, а тот молчит, и баста!.. Тогда, от отчаяния, наверное, нажал сразу на курки и предохранитель – и пулемёт вдруг загрохотал, заходил ходуном туда-сюда. Повёл по кустам, помню, как посыпались листья и закричали оттуда японцы. Не знаю, не видел, попал ли в кого-нибудь; я стрелял по врагу, грозившим нам смертью, ничего другого для него не желали и мы. Но сейчас легче от мысли, что только отпугнул их тогда, и ладно. Японцы же, увидев такое дело, решили в лоб не атаковать, залегли и поползли стороной. Один, впрочем, решил подавить нашу точку, сумел подползти и швырнуть пару гранат – закидать хотел. Но японец мало каши ел на наше счастье или не слишком опытным оказался, одна граната вообще не долетела, другая почти рядом взорвалась, да видно, за бугорок легла – осколки брызнули в сторону, мне досталось только ударной волной, от которой оглох левым ухом на несколько дней. Ну, я еще полоснул в сторону метателя и товарищи мои принялись молотить туда же из всего, что было. Больше попыток нам навредить японцы не предпринимали. Так что отделались «малой кровью»: зацепило легко – на пару перевязок – одного нашего, а у меня с неделю после той стычки в ухе свистело. Расстреляв ленту и убедившись, что противник рассеялся, мы подхватили раненого, который и сам мог ковылять потихоньку, пулемёт, благо тот на колесиках, сумку с трофейными документами и так, изрядно нагруженные, добрались до порта, где стояли наши катера.. В порту уже разгружался транспорт с новыми десантниками. Опоздай они на час-другой, туго бы нам пришлось, двое наших так и не вернулись и почти треть из первой волны десанта повыбивало в том бою. Японцев опять погнали из города, но вскоре, до прибытия третьей волны – целой дивизии – наших опять прижали к пирсам. Ещё дня три так воевали: с фронта основных боевых действий по береговым коммуникациям из Манчжурии отступали японские войска и непрерывно пополняли ряды сопротивляющихся и то одна сторона накатит, то другая. Наконец шестнадцатого августа десант при поддержке корабельной артиллерии окончательно выбил противника из города и соединился с войсками 25-й армии, наступавшими по суше с севера. Так за сравнительно короткий срок была ликвидирована крупная военно-морская база японского флота и не последнюю роль сыграл в этом, хочется верить, старшина второй статьи радист-сосиска Арсений Фадеев из Куйбышева, вовремя оказавшийся у станкового пулемета. Взятие Сейсина с моря оказало большую помощь войскам Первого дальневосточного фронта: полностью нарушалась оборона Квантунской армии на приморском направлении. 19-го августа части Квантунской армии, выполняя приказ о капитуляции, начали сдаваться в плен. Однако бои продолжались весь месяц, только к концу августа Северная Корея была освобождена нашими войсками (севернее 38-ой параллели). Мужество и героизм в боях проявили многие десантники. Пулемётчик, сержант морской пехоты Бирюля огнём пулемёта уничтожил десятки солдат и офицеров противника, когда из строя выбыл командир взвода, он заменил его. Взвод морпехов отбил пятнадцать контратак. Сержанту Бирюля было присвоено звание Героя Советского Союза. Командир Первого особого разведотряда Леонов за умелое руководство и личное мужество был удостоен звания Дважды Героя Советского Союза. Сотни десантников были награждены орденами и медалями. И, надо сказать, было за что – успех был достигнут дорогой ценой, около трети десантников, штурмовавших город Сейсин, были потеряны убитыми и раненными. Своего морпеха, подобранного нами в том сражении, мы доставили в плавучий госпиталь; потом я навестил его в госпитале во Владивостоке, тот поправлялся, но мог ли я тогда думать, что история на том не закончилась!
Почти через десять лет имело место неожиданное продолжение. В 50-х , когда я работал на строительстве Куйбышевской ГЭС, мне к отпуску дали первую в жизни туристическую путёвку «Баку – Ереван – Тбилиси – Батуми». По окончании срока, незадолго до поезда, я пошёл на рынок купить с собой фруктов. Смотрю – один продавец свёртывает товар, собирается домой. Думаю: торопится, значит, продаст подешевле, мне ведь много надо, чтоб угостить домашних и друзей. Решил купить у него груш, а он вдруг как-то внимательно посмотрел на меня и спрашивает: а ты, товарищ, часом не воевал в Корее? Отвечаю удивлённо: было дело. Продавец вскрикнул: генацвале! И что-то ещё по-грузински, созывая соседей. Он оказался тем самым раненым в Сейсине солдатом-пулемётчиком. Затащил меня в свой автомобиль, мы заехали в гостиницу за чемоданом и дальше к нему в посёлок близ Батуми. А там как раз отмечали день рождения его сестры, он туда и торопился. Жаль, забыл его имя. Заходим во двор, меня представляют – кто и откуда. Легко представить, как после этого принимали… Кавказская острая еда, тосты один за другим. Нам льют по штрафной. Я, человек малопьющий, не допив стакан, поставил было на стол. Мне дали понять, что так не принято; тут же налили рог, который на стол не поставишь при всём желании. Пришлось выпить до дна за здоровье новорождённой, и уж тогда с достоинством положить. Положить-то я его положил, но что было дальше, помню плохо. Кажется, что-то кричал о братстве навек, пел, наверное – вино было молодое, то есть заводное и долгоиграющее. Пришёл в себя уже в вагоне, а соседи рассказали, что привезли и посадили меня три грузина, велели живым доставить в г.Куйбышев вместе с мешком фруктов и бочонком вина. – Худо ли?.. Обидно и горько читать сейчас о всплесках национализма, полунацизма, ставших чуть ли не нормой. Об отморозках, убивающих за другой цвет кожи. Попались бы они нам тогда. Когда мы воевали, даже не знали толком, кто из нас какой национальности. Ну, чернявый один, другой посветлее – главное, чтобы было рядом верное плечо товарища. Я только в Батуми узнал, что тот солдат был грузином, точнее – аджарцем, а на Дальнем востоке даже внимания не обратил, говорили-то по-русски все!
Вернёмся, однако, на Дальний Восток. Стоит специально отметить и особенности противника, встретившего наши войска в Манчжурии, пустыне Гоби, на побережье Кореи и островах. Россия в начале 20-го века уже воевала с Японией и та, прежняя компания была несчастлива для нас. Потом были озеро Хасан и Халхин-Гол, где японцам несколько сбили спесь, и вот теперь сошлись с ними вновь. Помню, что желание наказать их за Цусиму было довольно распространённым среди моих сослуживцев-моряков. А те, как я узнал потом, стремились расквитаться с нами за Халхин-Гол. Японский солдат гораздо фанатичней немецкого, который больше отличался дисциплинированностью. Немцу внушено чувство долга, а японцу – образ жертвенной смерти, основанный на религиозных представлениях, уходящих в языческую древность. Воин, погибающий на поле боя, верил, что попадает в чертоги богини Аматерасу (из её божественного рода по вере японцев происходят и все японские императоры – микадо- отцы нации). Кроме известного всем культа самурайского духа, особенно среди командного состава, о котором много писали после русско-японской войны, в императорской армии времён Второй мировой появились специальные подразделения, назначение которых – причинить противнику максимальные потери путём собственной гибели. Смертники, т.н. камикадзе, входили в воздушные, морские и сухопутные войска. Ни в одной другой армии такого не было, для них даже специальное оружие создавалось – ранцевые мины, пилотируемые торпеды и самолёты-снаряды. Лично мне и моим товарищам не приходилось сталкиваться с ними, но однажды в начале августа над бухтой Золотой Рог был замечен одиночный самолёт, ведомый как сочли тогда летчиком-камикадзе. Японец кружился в поисках подходящей цели, но не успел поразить её и был сбит зенитками. Понятно, что японцы были уже истощены войной на океане, а прибывшие с запада наши войска изрядно поднаторели в боевых операциях (план был составлен по образцу «молниеносной войны») – и когда ударили по всему фронту клиньями и десантами, то одолели противника, как говорится, на одном дыхании. Ни пояса долговременной обороны, ни самурайский дух, ни камикадзе3 не спасли Квантунскую армию от скорого сокрушительного поражения.
Теперь о чём-нибудь повеселее вспомним. Ведь в военные годы получалось не только работать и воевать, но находили и время для нескучного отдыха. Я, например, участвовал во флотской художественной самодеятельности (тут опять поклон училке пения!). Запел буквально по приказу. Однажды мы на шлюпке отвозили офицеров на увольнение во Владивосток. По дороге обратно в заливе Петра Великого вдруг поднялся ветер, шторм и дождь, нашу шлюпку едва не перевернуло. А тут стоит на якоре большой американский транспорт класса «Liberty». Его моряки как-то сумели подъёмным краном подцепить и поднять нас к себе на палубу. На корабле был как раз праздник, уж не помню какой, давали даже концерт своими силами, куда пригласили и нас. Мы сидели в углу, слушали их американские песни, сосали из маленьких бутылочек пиво и сушили уши. Вдруг офицер-американец обращается к нам на ломаном русском, мол, просим и вашего участия, рашн матрошн, чего даром сидеть-то.
– А што! Наш старшой, мичман Бизин, выделил двоих матросов – и они, благо замёрзли, так сплясали им «яблочко», так наяривали, что только брызги летели в стороны. Американцы в восторге. Для закрепления успеха мичман обращается ко мне: слушай, говорит, Фадеев, глотка у тебя лужёная, выдай-ка что-нибудь. А надо заметить, что когда нас гоняли строевой, этот же мичман давал команду «запевать всем, кроме Фадеева!», и пояснял мне потом: ты не обижайся, у тебя голос сильный, а нот не знаешь, образования музыкального нету – рявкнешь, и собьёшь всех, поэтому пой на «подхвате». Что ж, я хоть и радист, но петь – не слушать: действительно, часто «не попадал». Говорю мичману, что стесняюсь, мол, публика международная, а дело-то государственное. Тот шипит в ответ: тебе с твоим характером надо быть в таких делах наглее; не бойся, они наших песен не знают, можешь и соврать малость, а для храбрости я тебе приказываю – а ну, марш на сцену! Вот и пришлось отдуваться, спел под гитару пару песен – «Плещут холодные волны» и особенно популярного тогда среди моряков «Одессита Мишку»:
Ты ж одессит, Мишка, а это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда-а-а!..
Старался не посрамить КТОФ. Слушатели, хотя слов не понимали, но оценили по полной, как надо, орали, топали и кричали «бис!». Это была моя первая благодарная аудитория – подкаченные пивом американцы. Но после этого меня и наши привлекли к художественной самодеятельности, научили попадать в первую ноту, чему бедная училка в свое время толком так и не научила меня, позже были даже благодарности в приказе. После одного из выступлений руководитель ансамбля песни и пляски Тихоокеанского флота (в чине капитана третьего ранга, между прочим) предложил мне вступить в его коллектив. Однако когда предложение дошло до моего начальника, командира первого Особого отряда ТОФ капитан-лейтенанта Токаря, тот ответил: песни мы можем и по радио послушать, а старшина второй статьи Фадеев нам самим нужен. И тут же присвоил мне это самое звание, для весу, должно быть и аргументу в споре за ценные кадры, ведь до разговора этого я был только старшим краснофлотцем. А отпустили б меня тогда, мог бы, возможно, сделать и совсем иную карьеру.
Песня выручала не только на отдыхе. Однажды, после войны уже, в 1952-м во время военных сборов и манёвров на море маневрировали-маневрировали, да не выманевровали – нарвались-таки на мину. Пробило что-то там в лёгком корпусе и рули повредило – на этот раз я, лейтенант флота4, дежурил на подлодке типа «Щука» – но прочный корпус цел, вода не поступает – сигналим SOS, успеваем дать координаты и ложимся на грунт, благо не глубоко, буй выбросили. Лежим, ждём подмоги, вяло переговариваемся в полумраке аварийного освещения. Отдыхаем в общем. Тоскливое это дело. Капитан по внутренней связи передаёт в рубку: заведите-ка там для команды чего-нибудь подходящее. – Он имел в виду стоявший у нас патефон. Начали ему перечислять пластинки, но что-то не то всё – и читать трудно, и подходящую никак не найдём – бракует командование. Тогда я был уже по уверенней в своих силах, и вот набираю в лёгкие воздух, и – «Прощайте скалистые горы», в полный голос. Капитан сообщает: – во! молодец, лейтенант — что надо! А тут вскоре нас уже лебёдкой вытягивают.
…После окончания боевых действий началась массовая демобилизация. Я, как бывший студент, подлежал ей в первую очередь. Уже опытного радиста, однако, отпускать не хотели и уговаривали на сверхсрочную. Были предложения также со стороны торгового флота – «походишь по морям, увидишь мир». Походил бы, пожалуй, и посмотрел, но вспоминаю родную Волгу, Самару, больную мать – и отказываюсь от всех предложений. Да и не слишком подхожу я для дальних морских переходов – склонен к «морской болезни», укачиванию, таким при долгой качке лихо становится (помню, встречали судно с Камчатки, его болтало неделю – так из трюма на носилках выносили то ли живых, то ли нет уже). Не уговорили, в общем.
И вот, выделили для демобилизованных места в поезде, едем уже, но медленно как-то, линии перегружены, ждём на параллельных путях когда прогрохочут более важные грузы – и не выдержало сердце: после станции «Ерофей Павлович», где стояли особенно долго, уговорил меня один, и покинули мы свои законные места, рванули с ним вдвоём как придётся – по тем же товарным, в тамбурах, на крышах, верхом на цистернах, лишь бы в нашу сторону шло – по молодости ничего не страшно и не зазорно. Товарищ мой совсем бедовый был, я за ним едва поспевал: ввалились однажды с ним через туалетное окно в офицерский вагон, уже чёрные, как кочегары – слава Богу, закончилось всё смехом и хорошо. …На Волгу, в Куйбышев, родную Самару!
Через полторы-две недели «весёлой» жизни (раза в два быстрее доехали, чем наши более спокойные товарищи), заявился этаким чертом к матушке. – Она, бедная, в первую минуту меня не узнала даже, а узнав, отправила в баню, что была на улице Фрунзе. Матушка моя во время войны работала на заводе им. Масленникова, точила снаряды для «катюш», да застудилась там в нетопленном цеху, заболела лёгкими и так уже до конца не поправилась… Итак, я на родной Чапаевской улице, в квартале у центральной площади, где прошло детство, где друзья и памятны все закоулки. С фронта не вернулся мой дворовый товарищ Шурик, он погиб под Воронежем, постепенно собирались другие – далеко не все, к сожалению. Сейчас никого уже не осталось, но до сих пор, 70 лет спустя, просматриваются на глухой кирпичной стене соседского дома надписи белой краской, сделанные нами ещё в довоенное время, прозвища и девизы «тайных» мальчишеских орденов, Шурика – «Тамерлан», моё – «индеец Игопопу», Витуляш – Витька Федуляшкин и другие. Я последний из тех «могикан» Чапаевской… Индеец Игопопу:
По приезду два дня отдыхал и отсыпался, а на третий пошёл в Индустриальный институт оформлять продолжение учёбы. По дороге встретились друзья-однополчане, бывшие матросы – Руднев и Вязовкин. Сейчас их уже нет в живых. Они-то и уговорили меня поступать всем вместе в Плановый экономический: на целый год меньше учиться, нет сопромата, начерталки и прочих «прелестей» технического института. Правда, на вступительных экзаменах пришлось сдавать дополнительные предметы. При этом отнеслись к бывшим фронтовикам по-человечески, мягко, за что отдельное спасибо. Например, на экзамене по географии спросили, где я служил. Отвечаю: на Дальнем востоке, Тихий океан. Ну и расскажите, просят, какие там города, климат, ландшафт – всё такое. Это, конечно, я знал на пятёрку, одни воспоминания о том, как валили сосны среди сопок у самого океана, чего стоят. На лесозаготовки снаряжали командами, кормили только что пойманным лососем, здоровые были, сильные, рожи у всех – во! – то ли от жирного лосося, то ли от мошкары, топорами в тайге махали, с местными в кровь дрались у клуба, в общем, всё как положено, замечательное было время!.. Ударник лесоповала Арсений Фадеев:
Я уже говорил, что в школе учился без особого энтузиазма, ленивым слыл, а тут, после службы, меня как подменили, настоящую жажду почуял. Ходил по три раза на одну лекцию, пока материал до ума не дойдёт – думать-то по-школьному разучился! – преподаватели заметили: ну ты, моряк, и упорный!.. В 1950 г. я с отличием окончил институт и был направлен на работу начальником планово-экономического отдела Правобережного района строительства Куйбышевской ГЭС в городе Жигулёвске. Дальше произошло так, как говорил Райкин: «всё, чему вас учили, – забыть и наплевать!» В институте даже предметов не было по строительству и его планированию – готовили-то меня на нефтяника и машиностроителя, я и практику проходил в Зольном, в Жигулёвских горах, где качали девонскую нефть (недолго, правда, но в войну и она была очень кстати). А тут – плановиком, да ещё сразу в начальники!.. А начальника соседнего отдела только что сняли и посадили за потерю документа! А в помощниках у меня – тоже осуждённый, только «на поселении» – ох, и легко тогда с этим было… Можете представить моё состояние: и страшно, и чувство ответственности колоссальное, похлеще, чем в Особом отряде!
Но и здесь обошлось. Сооружение ГЭС на Волге у Жигулей в то время было самой большой стройкой в мире. Часто приезжали к нам шефы налаживать связи. Приехали как-то из Пединститута, видят – молодой, вроде не глупый – и предложили мне поступить в заочную аспирантуру. Говорю им, я учился на нефтяника, но уже экономистом-строителем тут стал, а у вас в институте нет ни того, ни другого предмета. Зато, отвечают, у нас есть наука история, сумеешь обобщить опыт великой стройки, покажешь электрификацию Волги – и готова тебе диссертация. Ну, думаю, опять переучиваться… здесь же в Жигулёвске, я нашёл свою вторую половину, Марию Фёдоровну, самую там глазастую и бойкую. Она, как и я, только что окончила институт, попала на большую стройку и тоже новоиспечённой начальницей – «Гэвэсэс» – так и представилась.
ГВ СЭС: Начальник планового отдела:
Кипучее было время, кадровый голод, молодых под сукном не держали. Я долго недоумевал – что за Гэвэ такое?.. но робел, спросить не решался – лишнего ляпнуть боялся. Оказалось – главный врач санэпидемстанции!.. Помню, звоню отцу в Куйбышев: пап, я женился. Тот в ответ: врёшь! Я опять: правда, женился. Тот: врёшь! И так несколько раз, телефонистки падают со смеху. И, кажется, не убедил я его тогда, видно, трудно было ему представить меня в новом положении. Ничего, потом «Гэвэсэс» всем показала кто в доме начальник. С ней в любви и дружбе прожил вот уже 60 лет, так главной она у нас и поныне.
Вскоре, действительно, я поступил в аспирантуру истфака, защитил в Москве диссертацию и 42 года проработал в куйбышевских ВУЗах, из них 37 лет в Политехническом институте на кафедре профессора К.Я. Наякшина. Все эти годы пролетели, как один день. Мне уже 89 лет, остаются в жизни одни воспоминания, да ещё с каждым годом прибавляются болячки. Правильно сказал какой-то мудрец: «Для чего дана человеку старость? – чтобы умирать было не обидно: Болячек куча, а удовольствий никаких».
Тем не менее, как пел в своё время Бернес, есть у нас ещё дома дела. Приходится выступать с беседами, воспоминаниями среди молодёжи, иногда задают острые вопросы. Как-то беседовал на т.н. уроке мужества в школе накануне дня Победы. Умные дети задали не праздный вопрос: вот у вас всё было ясно – вы защищали Родину от захватчиков, поработителей и грабителей. А нам кого и чего защищать? Олигархов, которые за короткие сроки сумели «заработать» миллионы? Или, может, деток и внуков разного рода чиновников и скоробогатых буржуев, которые «косят» от армии, кутят по клубам, а если и учатся, то даже не в своей стране, а зарубежом?
Как отвечать на подобные вопросы? Я ведь их и сам себе ставлю… Отвечаю примерно так – и себе, и ребятам. В истории нашей Родины, России, были разные, в том числе и очень трудные времена. Было смутное время, была гражданская война… приходили и уходили разные правители – цари, генсеки, президенты и редко когда начальство нравилось и хотелось его защищать – но Родина во все времена была одна. Это то место, где ты родился, вырос, вышел в люди, где могилы твоих дедов… – то святое, за которое не жаль и жизнь отдать. Помнить надо об этом и духом не падать.
…Обычно повествования, подобные этому, принято заканчивать перечислением наград и регалий, полученных за военные и трудовые дела. Награждён я орденом Отечественной войны II степени, 12-ю медалями СССР, имею несколько благодарностей от адмирала флота Юмашева и Военного Совета ТОФ. Один приказ приведу полностью: «Приказом № 372 Верховного Главнокомандующего генералиссимуса Советского Союза товарища Сталина от 23.08.1945 года, Вам, в числе отличившихся краснофлотцев, старшин и офицеров кораблей и частей Тихоокеанского флота, за отличные боевые действия в боях с японцами на Дальнем Востоке ОБЪЯВЛЕНА БЛАГОДАРНОСТЬ.» На гражданке был отмечен Знаком «За отличные успехи в работе высшей школы». Но дороже всех мне, пожалуй, Знак ветерана Краснознамённого Тихоокеанского флота, на котором изображена бухта Золотой Рог, Владивостокский маяк – все эти места я пересекал на кораблях и шлюпках сотни раз, от этого Знака до сих пор веет мне морским ветром.
Редакция 15.06.2012 Арсений Дмитриевич и Михаил Арсеньевич Фадеевы (в июле 2016 года отцу исполнилось 93)
Автор статьи: Михаил Арсеньевич Фадеев, канд. химических наук, Черноголовка Московской области, февраль 2012
email автора: fadeevma@mail.ru
