Возводя пограничные городки-крепости на Средней и Нижней Волге, московское правительство для их «бережения» использовало не только военную силу, но и тонкую дипломатическую игру. Необходимо было как-то доказать правителям Большой Ногайской Орды, истинным хозяевам заволжских степей, что русские крепости строятся для их же блага. Поэтому документы различных приказов, говоря по современному — ведомств или министерств, содержат казалось бы противоречивые сведения о целях и задачах, поставленных перед первым самарским воеводой. В «Наказе» из Разрядного приказа указывалось «сидеть… в городе бесстрашно от ногайских татар». В то же время русским послам в Орде предписывалось настоятельно убеждать князей и мурз, что Самарский город строится для их же блага, для защиты ногайских кочевий от нападения волжских казаков «…чтобы извести казаков с Волги и Яику». И наконец, Григорию Осифовичу Засекину было велено уговаривать тех же самых вольных «воровских» казаков поступать на государеву службу. Так в один тугой узел связывались устремления трех противостоящих сил — русской администрации, ногаев, вольного казачества. На некоторое время Самарская крепость оказалась в эпицентре борьбы этих 3-х соперников.
В «Книге Большому Чертежу», первом систематическом описании России конца 16 столетия, говорилось, что «… от верху реки Бузулука на полях и до синего моря (Каспийского) кочевья все Больших нагаев». Государство ногаев представляло собой один из осколков распавшейся Золотой Орды, возникнув в конце 14 — начале 15 веков, окончательно оформившись в 1540-х годах. Ногайские кочевья раскинулись на огромной территории от Аральского моря до Волги и от Каспийского моря до лесов Башкирии. Основное население составляли потомки кипчаков-половцев, разделенные почти на два десятка полу самостоятельных орд — территориальных образований. Английский путешественник Дженкинсон, посетивший Ногайскую орду в 1577 году, писал: «Они распределялись на отдельные группы, называемые ордами. Каждая орда имеет особого правителя, называющегося мурзой, которому они повиновались, как своему королю. Каждый мурза имел около себя орду, как своих подданных, с их женами, детьми и скотом».
Громадное по территории, значительное по населению — вся орда могла выставить сразу более двухсот тысяч воинов — это государственное образование было крайне аморфным, раздробленным, отсталым. Все важнейшие вопросы решались на съездах мурз. Во главе ногайского государства находился князь, однако власть его была весьма ограниченной. Мурзы, признавая князя «старшим братом», клялись слушаться, как говорилось, «дядена слова», но фактически в своих ордах выступали самостоятельными, независимыми от «центра» государями. Недаром ногайские князья так часто жаловались в Москву на самоволие своих мурз. Избираемые на съезде высшие правительственные «чиновники» — нурадины, кековаты, тайбуги, — также по сути не подчинялись ни друг другу, ни князю. То и дело вспыхивали междоусобные схватки за лучшие кочевья, за скот, мурзы со своими ордами время от времени уходили от князя за Волгу к крымцам или к кубанским ногаям.
Столицей орды являлся город Сарайчик (ныне не существует), находившийся в низовьях реки Яика (Урала). В нем не было постоянного населения или правительственных учреждений. «Город» состоял из кладбища и тюрьмы. Из всех народов, входивших некогда в Золотую Орду, ногаи более других остались верны завету Чингиз-хана: «везде кочевать, нигде не сделаться оседлыми». На вопрос иноземцев, почему они не строят города, кочевники с гордостью отвечали: «Башню строит тот, кто труслив». Вся огромная степь делилась между ордами на отдельные кочевья, по которым они из года в год непрерывно совершали свой круговорот: зимой вслед за скотом откочевывали к югу, ближе к теплым берегам Каспийского и Аральского морей, а с наступлением весны перемещались на север к извилистой ленте Самары, к башкирским лесам и уральским предгорьям.
Быт, обычаи, культура, производительные силы простых ногаев, так называемых «черных людей», практически не менялись на протяжении многих веков. Скот — основное богатство кочевника — давал едва ли не все продукты и материалы, необходимые для повседневной кочевой жизни. Поэтому немало ногаев вообще никогда не пробовали хлеба, а в самых глухих, дальних кочевьях даже и не слышали об основной еде «урусов» — русских. Только знать имела право пользоваться предметами роскоши, обмененными у иноземцев на скот или добытыми силой в боевых походах. Несмотря на свою многочисленность, Ногайская орда во второй половине 1500-х годов не являлась столь опасным соседом Москвы, как, например, Крымское ханство — южный осколок Золотой Орды. Лихие мурзы еще отваживались на молниеносные набеги в русские пределы, но ни разу на разбойный сабантуй не смогла собраться вся большая Орда. И когда русские армии Ивана Грозного захватили сначала Казанское, а затем и Астраханское ханства, среди ногайской знати после споров и борьбы утвердилось мнение подчиниться новому более сильному соседу, признать московского царя «государем».
Взгляды на взаимоотношения с Москвой у ногайских мурз и князей менялись в зависимости от складывавшейся ситуации. В середине 1500-х годов единое государство ногаев переживало острейший кризис, раздробившись на Казыев улус, или Кубанскую Орду (Северное Причерноморье), Алтыулский улус (восточнее Яика) и Большую Ногайскую орду (Степное Заволжье). В орде воцарился голод, мурзы разбегались куда глаза глядят от своего князя. Именно в эти годы отношения между Россией и Ногайской, а позднее Большой Ногайской Ордой можно назвать спокойными. Нурадин Измаил, ставший князем, в своих посланиях к Ивану 4 выказывал полнейшую покорность и от былого обращения «старший брат» перешел к титулу «государь». Мало того, стремясь остановить «разбегание» своих подданных, он настоятельно просил Москву поставить города-крепости на «перелазах» — Переволоке (место наибольшего сближения Дона и Волги), в устьях Иргиза и Самары. В Орду ежегодно шел поток русских подарков, а из Орды — табуны первоклассных лошадей и прочего скота, посылались воинские отряды на государеву службу.
В 1570 — начале 1580-х годов, когда основные силы русской армии прочно увязли в кровопролитных сражениях Ливонской войны в Прибалтике, ногайская знать во главе с новым князем Урусом повела себя более независимо. Внутреннее положение в Орде несколько стабилизировалось, и скорее всего, с ведома самого Уруса отдельные орды начали все чаще нападать на русские окраины, участвовали в совместных крымско-ногайских набегах. Князь и мурзы «невежливо» обходились с русскими послами, требовали от Москвы все новых и новых подарков, практически откупа. Московское же правительство предписывало руководителям посольств, воеводам Казани и Астрахани «увещевать» непослушных мурз, ограничивать торговлю и посылки подарков «ослушникам». И все же даже в эти трудные годы у московских приказов имелось испытанное и практически безотказное средство для обуздания воинственного пыла ногаев — вольное казачество.
В первой половине 1500-х годов на огромных пространствах восточноевропейской лесостепи, на своеобразной ничейной полосе между феодальной Русью и кочевой Дикой степью складывается обширная область, контролируемая вольными казацкими ватагами. О составе этих ватаг точно сказано подъячими Посольского приказа: «…на поле ходят казаки многие: казанцы, азовцы, а и наших украин казаки, с ними, смешавшись, ходят». И все же основным источником пополнения «баловней» свободы были беглые русские люди — крестьяне и посадские. Они уходили от гнета московских порядков из обжитых уездов страны — Владимирского, Нижегородского и др., но полностью не смогли прервать связи с родиной. Поэтому, несмотря на своевольничанье и самоуправство, казаки все-таки сотрудничали с пограничными воеводами и московскими посланниками, прижимались к дальним городкам-крепостям и за вольную службу, оказание воинских услуг получали из далекой Руси хлеб, оружие и зелье.
В конце 16 века, во времена Ивана Грозного и Бориса Годунова, еще не возникло обособленных казачьих областей. На всем протяжении от границ с Речью Посполитой на западе и до реки Яика на востоке из одной речной системы в другую по волокам совершался круговорот вольных бесшабашных ватаг. Поэтому-то так легко на Волге или на Яике можно было увидеть и черкас-украинцев, и донцов — выходцев с Дона, и гребенских — с реки Терека — казаков. На степных просторах соперничать с наездниками от рождения — крымскими татарами и ногаями было чистейшим безумием и поэтому казак того времени — прежде всего человек реки, в совершенстве освоивший искусство управлять чайкой, стругом, челном, ушкуем. Без семьи, двора, хозяйства вольные люди были предельно подвижны, мобильны, свободны от неизбежных привязанностей крестьянина или посадского человека к своему очагу.
Самарское урочище, рядом с которым позднее был заложен Григорием Засекиным городок, являлось одной из центральных перевалочных баз неугомонной вольницы. Казачьих атаманов, даже в более поздние времена — до начала 19 века, манила к себе раздольная матушка-Волга с ее несметными рыбными богатствами, частыми и тяжело гружеными купеческими и посольскими караванами, укромными, потайными местами. Здесь было чем поживиться, пограбить неудачливых купчин, повеселиться во всю буйную мочь на просторе, чтобы потом, спасаясь от возмездия московских ратей, по волокам юркнуть ящерицей на Дон или через Иргиз и Самару на Яик. Для «воровства» манила волжская ширь, и недаром в своих песнях казаки пели: «На Волге быть — ворами слыть». Обеспокоенное жалобами посольств и купцов московское правительство не раз направляло крупные силы, чтобы очистить Волжский торговый путь от разбойников, но до тех пор пока между Казанью и Астраханью не были выстроены многочисленные сторожевые городки — Самара, Царицын, Саратов, Черный Яр, Симбирск и прочие, — польза от этих экспедиций была невелика.
«Волжские разбои» особенно участились в 1570-80 годах. Документы Этого времени изобилуют сведениями о грабежах купеческих и посольских караванов. Ногайские мурзы из года в год жалуются правительству на бесчинства казачьих ватаг, просят Москву прогнать их с Волги, грозятся откочевать на восток, в приаральские степи. Не только на Волге, Дону или Яике, но и в Москве были хорошо известны имена волжских казачьих атаманов — Ивана Васильевича Кольцо, Богдана Барбоши, Матвея Мещеряка, Саввы Болдыря, Никиты Пана и других. Опытные, закаленные в опасностях предводители не раз участвовали в набегах на кочевья ногаев, громили для устрашения столицу Большой Орды — Сарайчик. Не отказывались они и от богатой государевой и купеческой судовой рухляди. Зона их действий простиралась на Волгу, Дон и Яик, но в большинстве источников тех лет имена казачьих атаманов связаны прежде всего с своеобразным кольцом по рекам Волге, Иргизу, Яику и Самаре, с Самарским урочищем и перелазами через Волгу под Сосновым островом (рядом с современным городом Хвалынском Саратовской области).
В трудные годы Ливонской войны (1558-1583) Москва подкармливала казаков, использовала их для усмирения строптивых ногаев. Вместе с тем, не желая окончательно портить отношения со злопамятным восточным соседом, Боярская Дума через посыльных наказывала атаманам «на улусы не приходить». Однако бесшабашные атаманы раз за разом преступали границы, очерченные им дипломатами московских приказов. В таких случаях у Москвы наготове была отговорка о том, что служилые казаки «на Сарайчик не хаживали, а воровать на Сарайчик приходили беглые казаки», то есть те, с которыми центральное правительство не имело никаких связей. При сильном нажиме разгневанных грабежами ногаев Московские власти не останавливались и перед тем, чтобы устроить показательную расправу со своими своевольными подручными, ослушниками боярского приказа. Устраивались карательные походы, казачьих атаманов казнили перед ногайскими послами. Так было летом 1581 года, когда Иван Кольцо и Богдан Барбоша в сговоре с другими атаманами перевозили русских и ногайцев послов, а также большой купеческий караван на правую сторону Волги на «перелазе», рядом с Сосновым островом.
Обманом разделив ногаев, казаки ограбили их и почти всех перебили. Напрасно глава русской посольской миссии В. Пелепелицын умолял волжских атаманов прекратить побоище. Кольцо и Барбоша отвечали, что дескать «урусов посол жив» с тремя десятками его товарищей, а о прочих нечего и беспокоиться. Зная, что за содеянное их ждет царская опала, казаки через несколько дней на том же самом месте подстерегли ногайский отряд в 600 человек, возвращавшийся после грабежа Алатырских и Темниковских окраин и едва ли не весь истребили. Но и этот поступок не защитил от гнева государева. Посланных в Москву с пленными ногаями казаков казнили в присутствии ногайских послов, а казачьих атаманов, и прежде всего Ивана Кольцо и Богдана Барбошу, бояре приговорили поймать и предать смерти. На несколько лет волжско-яицкое казачество как бы притихло, затаилось. Однако начиная с 1585 года ногайские мурзы все чаще жалуются Москве на новые нападения. Да и по Волге отдельные суда шли с большой опаской, украдкой старались миновать разбойные самарское и иргизское устья, Переволоки, крупные же караваны всегда сопровождались усиленной охраной.
И все же былая свобода, «казачий беспредел» на волжских просторах доживал последние денечки. Весной 1586 года заложили Самарский городок, через три года Григорий Осифович Засекин поставил Царицын, а еще через год — Саратов. Уже весной-летом 1586 года Богдан Барбоша и вернувшийся к нему из Сибири Матвей Мещеряк поняли, что на Волгу можно теперь приходить только украдкой, воровски. В поисках новой постоянной базы взамен Самарского урочища и Соснового острова они обратились к удобному месту на Яике, в устье реки Илек. Здесь, на острове Кош-Яик, в отличии от прежних зимовий-времянок, около 700 человек в течении лета построили надежные земляные и деревянные укрепления, прочные дома и землянки, стойла для лошадей. «Город крепок, — сообщали сами казаки, — взяти им города нельзя». Возведение Яицкого городка (не сохранившегося до наших дней) коренным образом изменило ситуацию в Приуралье. Крепость ставилась в глубине враждебной территории, без тыла. Обороняющиеся знали, что иного выхода после сдачи городка, кроме верной гибели, у них нет. Ногайская знать поняла, что отныне хозяевами степей становятся казаки. Как в Сибири, так и в ногайской степи князь и мурзы со всей силой обрушились на ненавистных пришельцев. Борьба шла не на жизнь, а на смерть и неизвестно еще где — в Сибири или на Яике — силы нападавших были значительней.
Первые нападения на Кош-Яицкий городок случились уже летом 1586 года, а в начале осени к крепости подступил в окружении многочисленного войска сам Урус. К сражению с укрепившимися казаками ногаи подготовились всерьез: привезли с собой много дерева и приступили «к городку с приметом, а хотели, приметав лес, городок зажеч: да тут же де было нагай двести человек с рушиицами…». Длительная осада притупила бдительность кочевников, и казаки во время внезапной дерзкой вылазки смогли разгромить отряд, вооруженный огнестрельным оружием, и захватить все «рушницы». Воодушевленные этой победой казаки отчаянно бросились на основные силы противника. Сильный дождь не позволил опешившим ногаям быстро уйти из-под крепости и, по словам очевидцев, казаки «пришли на них тиском и… побили…». Так оказалась выиграна решающая битва за степь, после которой Большая Ногайская Орда уже не сумела оправиться. «Поражение Уруса на Яике имело такое же значение для судеб Южного Приуралья, как разгром Кучума для судеб Западной Сибири». Казачество смогло полноправно утвердиться на Яике и уже в 16 веке заложило основу для становления будущего Уральского казачьего войска. Память о легендарных атаманах волжской вольницы осталась в истории Самары. В 17 веке рядом с острогом находилась Болдырская слобода, названная так по имени одного из предводителей казачества. Сегодняшняя поляна имени Фрунзе ранее именовалась Барбашиной. Видимо, еще до основания крепости на ней стоял стан самого Богдана Барбоши.
Похожие страницы:
1. Городская власть Самары в 16 – 17 веках
2. Занятия и промыслы Самарцев в 17 – 18 веках
3. Самара в период Степана Разина
