ПРОШУ НЕ ХЛОПАТЬ
Как-то 10-летний Великий Князь был в придворном театре в отсутствие Императрицы. «Изволил Его Высочество, — рассказывает Порошин, — аплодировать многократно, особливо в балете танцовщикам Тимофею, Парису и Меркуше. Два раза партер без него захлопал, что ему весьма было неприятно. Пришедши к себе, долго роптал о том. Граф Александр Сергеевич Строганов говорил Его Высочеству, что в последний раз на комедии и Государыня дозволила при себе аплодировать, хотя она и не изволила начать. Великий Князь на сие изволил отвечать ему:
— Да об этом я не слыхивал, чтоб Государыня приказывать изволила, чтобы при мне аплодировали, когда я не зачну. Вперед я выпрошу, чтобы тех можно было высылать вон, кои начнут при мне хлопать, когда я не хлопаю. Это против благопристойности.
ПАВЕЛ И ЕГО ВОСПИТАТЕЛЬ
Уже в детстве Павел Петрович проявлял большую нетерпеливость. Особенно часто он обнаруживал ее на больших придворных собраниях. Конечно, к 10—11-летнему мальчику и нельзя было предъявлять особо строгих требований, но Порошин всеми силами старался искоренять эту нетерпеливость, внушая ему, что его нетерпение худо и предосудительно для него; что в публике надо стараться преодолевать себя и слабостей своих не обнаруживать; что, заметив их, сперва все будут плакать и печалиться, а потом и возненавидеть могут.
— При самых лучших намерениях вы заставите возненавидеть себя, Государь, — сказал ему в одном случае Порошин.
СВЕРХОСТОРОЖНОСТЬ
В 1773 году в Царском Селе, найдя в сосисках — это было его любимое кушанье — осколки стекла, он стал кричать, что его хотят убить, отнес блюдо к Императрице и потребовал смерти виновных. В 1781 году во Флоренции на придворном банкете ему показался подозрительным вкус вина, и он скорее сунул палец в рот, чтобы вызвать у себя рвоту. Та же история повторилась несколько месяцев спустя в Брюгге: выпив стакан ледяного пива, он почувствовал себя нехорошо и стал упрекать принца де Линя, что тот посягает на его жизнь.
ГОРЕ-БОГАТЫРЬ
Павел боялся свою царствующую мать, но жаждал проявить самостоятельность. Однажды он решился на отчаянный шаг: вызвал своих придворных — Свечина и Ростопчина, показал им секретно изготовленные маленькие Анненские крестики и шепотом объяснил, что делает их кавалерами ордена Св. Анны, но, чтобы не вызвать гнева Екатерины, эти крестики надо привинчивать к эфесам шпаг с внутренней стороны. Свечин и Ростопчин поблагодарили наследника и крепко задумались. Страшно было. Свечин все-таки привинтил знак к эфесу, а Ростопчин бросился к своей тетке Протасовой, близкой приятельнице Императрицы. Та по просьбе Ростопчина рассказала об этой истории Екатерине. Императрица, не будучи лишена чувства юмора, лишь вздохнула и сказала: «Ах, он, горе-богатырь! Мог бы и лучше чего придумать! Скажи своему Ростопчину, чтоб носил свой орден и не боялся, а я этого не буду замечать». Обрадованный Ростопчин вернулся в Гатчину со знаком ордена на внешней стороне эфеса.
— Мать увидит! — испугался Павел. — Ты себя погубишь.
На что Ростопчин ответил, что готов погубить себя ради цесаревича, чем растрогал Павла до слез.
ПУСТЬ СЛУШАЮТСЯ!
Несмотря на прирожденную любезность, Павел был до крайности надменен и не терпел противоречий, вопреки своей слабой воле. Десятилетним мальчиком он пришел однажды в ярость, оттого что камердинер не решался надеть на него поношенный камзол, который Павел сам приказал выбросить.
— Делай, что приказывают!
Когда ему было уже тридцать лет, он приказал высечь своего кучера за то, что тот отказался свернуть на дорогу, по которой не было проезда.
— Пусть мне свернут шею, но пусть слушаются!
ЧТО ОЖИДАЛО ВЕЛЬМОЖ «ЗОЛОТОГО ВЕКА»
Уже в 1782 году Павел Петрович поддавался вспышкам запальчивого гнева. Так, коснувшись в разговоре с великим герцогом Тосканским ближайших сотрудников Екатерины (Потемкина, Безбородко, Бакунина, Маркова и графов Семена и Александра Воронцовых) и выразив уверенность, что они подкуплены австрийским двором, Павел Петрович воскликнул между прочим: «Как только я получу какую-нибудь власть, я прикажу выдрать их, я разжалую, выгоню их!».
РОСТОПЧИН О ПАВЛЕ В 1793 ГОДУ
Невозможно без содрогания и жалости видеть все, что делает Великий Князь-отец, он как будто бы изобретает способы внушить к себе нелюбовь. Он задался мыслью, что ему оказывают неуважение и хотят пренебрегать им. Исходя отсюда, он привязывается ко всему и наказывает без разбора. По средам у него бывают маневры, и каждый день он присутствует при разводе, а также при экзекуциях, когда они случаются; малейшее опоздание, малейшее противоречие выводит его из себя, и он воспаляется гневом. Каждый день только и слышишь, что о насильствах, о мелочных придирках, которых бы постыдился всякий честный человек. Он ежеминутно воображает, что хотят ему досадить, что намерены осуждать его действия.
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ ПО СМЕРТИ МАТЕРИ
Первым действием Императора было приказание совершить заупокойную службу в Невской лавре, где находилась гробница Петра III. Он присутствовал на ней со всей семьей и всем двором. Он пожелал, чтобы гроб был открыт в его присутствии. В нем нашли лишь несколько костей, тем не менее он потребовал, чтобы каждый поцеловал их. Затем он приказал приготовить для этого праха великолепные похороны, и среди всевозможных церемоний, религиозных и военных, которые он мог только придумать, он велел перенести гроб во дворец, а сам пешком следовал за ним.
КОРОНАЦИЯ ПЕТРА III
Говорили мне, что Петр III, по открытии его в конце 1796 года, найден сохранившимся и что в Петропавловском соборе он посажен был на стул и коронован. Более же достоверные люди утверждают, что в гробу найдены были только кости и один сохранившийся сапог; что приготовлена была особенная корона и положена на престоле в Петропавловском соборе; что Павел, еще до коронации своей, сняв шпагу, сам взошел в алтарь, вынес корону и надел ее на череп своего отца; и что только в этом состояло все коронование Петра III.
гр. В. Н. Головина
ПОЗДРАВЛЕНИЯ С КОРОНАЦИЕЙ
В понедельник и вторник на Святой неделе двор слушал обедни в различных кремлевских соборах. Затем наконец, начиная со среды, Их Величества в течение более двух недель принимали от своих подданных поздравления. Император постоянно находил, что было слишком мало поздравляющих. Императрица, со своей стороны, повторяла, что она слышала, что после коронования Императрицы Екатерины толпа целовавших ей руку была так велика, что ее рука вспухла. А между тем обер-церемонимейстер Валуев ничем не пренебрегал, чтобы удовлетворить желанию Их Величеств. Он заставлял одних и тех же лиц являться по нескольку раз под различными предлогами, то как сенаторов, то как депутатов от дворянства, то, наконец, как членов того или другого суда. То же самое было проделано с московскими дамами, которых Валуев заставлял являться по нескольку раз. Они сосредоточенно поднимались к трону, кланялись, поднимались по ступенькам, целовали руки Их Величествам и уходили, чтобы вскоре снова прийти.
СНОВА ПЛАТОН
По восшествии своем на престол Император Павел Петрович стал раздавать духовенству ордена и послал Платону ленту Св. Андрея Первозванного, но тот отказался от нее, сославшись на то, что подобные новшества противны церковным уставам.
— Кавалер ордена, — сказал он, — должен взяться за меч, если его начальник прикажет ему это, а рука священника, взявшегося за оружие, — проклята.
Рассерженный этим отказом, Павел Петрович объявил, что будет помазан на царство Петербургским митрополитом, а Московский — Платон — будет только присутствовать при этом в своем же кафедральном соборе. Однако, приехав в Москву для коронации, он забыл запретить Платону встретить его в Петровском дворце, а митрополит, почти умирающий, велел свести себя туда.
«Накануне он приобщился, — говорит Головкин, — и я сам отправился достать ему стакан воды, думая, что приближается его последний час. Я помог ему подняться на ротонду. Император, войдя, нахмурил брови при виде его и, если бы только было возможно, запретил бы ему приветствовать себя. Платон начал свою речь почти угасшим голосом; он имел вид мученика первобытной церкви, стоящего перед римским префектом, но затем, одушевляясь постепенно, наговорил таких прекрасных вещей, что для того, чтобы лучше слышать его, круг слушателей мало-помалу сплотился вокруг него. Император поражен, митрополит замечает это, его голос крепнет, красноречие увлекает его; взволнованный Император ловит себя на слезе, Императрица дает полную волю своим слезам, все собрание растрогано. Тогда-то он громовым голосом призывает благословения на нового Императора и производит такое поразительное впечатление, что Их Величества бросаются к его рукам, точно для того, чтобы не упустить его. Никогда я не видел более трогательной сцены.»
ЗАВЕДЕННЫЙ РАСПОРЯДОК
«Царь сам за работой с ранней зари, с шести часов утра, — пишет один из современников. — Генерал-прокурор, в доме которого жил князь (Н. В. Репнин) и я при нем, каждый день отправлялся с докладами во дворец в 5 1/2 часов утра. Приходя с поручением от князя к графу Н. И. Салтыкову в исходе шестого часа утра, не один раз я находил его не в том, а в другом комитете под председательством цесаревича наследника. Мир живет примером Государя. В канцеляриях, в департаментах, в коллегиях — везде в столице свечи горели с пяти часов утра; с той же поры в вице-канцлерском доме, что был напротив Зимнего дворца, все люстры и все камины пылали. Сенаторы с восьми часов утра сидели за красным столом. Возрождение по военной части еще явственнее — с головы началось. Седые, с георгиевскими звездами военачальники учились маршировать, равняться, салютовать эсконтом.»
ТРЕЗВАЯ ОЦЕНКА
Одним из его любимых жестов было проводить ладонью по лицу, точно он хотел показать наглядно, как плоски его черты; он допускал карикатуры на свою особу и, говорят, одной просительнице, столь же некрасивой, как и он, любезно ответил: — Я ни в чем не могу отказать моему портрету.
Я — «ВСЕ»!
До какой степени искренно Павел Петрович был убежден в том, что он в состоянии делать все сам, что он — «все», наглядно подтверждается следующими случаями. Во время задуманного Павлом Петровичем пресловутого морского путешествия в Ревель с целым флотом он вышел однажды на палубу и, увидев, что стоявший эскадр-майором Шишков держит в руках какую-то тетрадь, спросил у него о ней. Тот отвечал, что это чертежи для походных строев. Он стал рассматривать их, а затем спросил Шишкова:
— А если я захочу, чтоб корабли иначе перестроились, нежели здесь изображено?
«Нечаянный вопрос сей, — пишет Шишков в своих «Записках», — привел меня в затруднение, ибо я принужден был отвечать, что этого сделать невозможно».
— Для чего невозможно? — подхватил он с некоторой досадой. Не зная, подлинно ли не имеет он достаточного о сем сведения, или испытывает меня, я стал ему объяснять. Он выслушал меня терпеливо; но, по-видимому, не вразумясь хорошенько, сердитым голосом сказал:
— Что мне нужды до ваших чертежей! Я хочу, чтоб делали то, что я велю!
Не смея больше прекословить ему и не ведая, как от сего отделаться, я приведен был в крайнее недоумение и очень обрадовался, видя вышедшего в сие время наверх графа Кушелева. Я тотчас, указав на него, сказал:
— Вот граф Кушелев: не угодно ли Вашему Величеству у него о том спросить.
Граф, по извещении его, о чем идет дело, стал то же самое, что и я, говорить. Государь замолчал и пошел в свою каюту. Через несколько минут выходит оттуда один из приближенных к нему и говорит нам:
— Что такое вы сделали? Государь очень вами недоволен: он, сойдя на низ, сказал: «Там два умника спорят со мною; я не пойду больше наверх и посмотрю, как они без меня управлять станут».
ДЕЙСТВУЙ ПО УСТАВУ
Как-то Павел заметил на часах у Адмиралтейства пьяного офицера и приказал его арестовать. Пьяный офицер заметил: «Прежде чем арестовать, вы должны сменить меня, Ваше Величество!». Павел велел произвести офицера в следующий чин, сказав: «Он, пьяный, лучше нас, трезвых, свое дело знает».
СЛУШАЙТЕСЬ ПРИКАЗАНИЯ!
Другой офицер был ранен на дуэли из-за фаворитки Павла. Павел поздравил его противника, а самого раненого приказал посадить в крепость.
— Но, при малейшем движении, врачи не ручаются за его жизнь…
— Слушайтесь приказания!
И под угрозой кровоизлияния жертва этого варварского распоряжения была сдана на руки жандармам.
— А его мать? — спросил затем Павел.
— Она в отчаянии.
— Пусть она немедленно выезжает из города.
Сын одного арестованного просил, в виде милости, чтобы ему разрешили разделить участь отца. Павел приказал посадить его в тюрьму, но не с отцом, а отдельно.
УЛИЧНЫЙ ЭТИКЕТ
При встречах с Государем на улицах даже дамы, несмотря на грязь или дождь, должны были выходить из экипажей и делать глубокий реверанс, а статские — сбрасывать шинели и отдавать честь по-военному. Престиж своей власти Павел Петрович старался поддерживать даже такими мерами, как запрещение произносить на улицах столицы слово «курносый» и называть козу и кошку Машкой… (Императрицу звали Марией Федоровной.)
ДЕЛАТЬ, КАК Я
Однажды после обеда, который подавался в час пополудни, Павел гулял и услышал какой-то звон, но только не церковный. Навели справки и доложили ему, что это звонили к обеду у баронессы Строгановой. Император страшно разгневался, узнав, что баронесса Строганова обедает лишь в три часа, и, не сдержав своего гнева, послал к ней полицейского офицера с приказанием обедать впредь в час пополудни.
ЗАСЛУЖЕННАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ
Заметив как-то в свите своей невестки, Великой Княгини Елизаветы, очень красивое женское лицо, Император пожелал, чтобы тотчас после парада в Петергофе в приказ была внесена благодарность Великому Князю Александру за то, что у его супруги такая красивая фрейлина.
ДВОРЦОВЫЙ МАСКАРАД
Известно расположение Императора Павла к Анне Лопухиной. Каждый день оно сопровождалось какой-нибудь новой сценической обстановкой, можно сказать, каким-нибудь новым маскарадом. Лопухина любила малиновый цвет, и тотчас же малиновый цвет был усвоен Императором и всем двором. Все придворные чины явились одетыми в малиновое.
СТРОЕВЫЕ ИСТОРИИ
Раз, при разводе, Император, прогневавшись на одного гвардейского офицера, закричал: «В армию, в гарнизон его!». Исполнители подбежали к офицеру, чтобы вывести его из фронта. Убитый отчаянием офицер громко сказал: «Из гвардии да в гарнизон! Ну уж это не резон!». Император расхохотался. «Мне это понравилось, господин офицер, — сказал он, — прощаю вас» . Однажды во время смотра гатчинский офицер Кан-набих помчался выполнять какое-то поручение Павла. Он скакал так быстро, что с него слетела шляпа. «Кан-набих, Каннабих, — закричал ему вслед Император, — шляпу потерял!» — «Но голова тут, Ваше Величество», — отвечал Каннабих, продолжая скакать. «Дать ему 1000 душ», — сказал Император, довольный этим ответом.
На параде приказание, изменявшее обычный порядок построения, но произнесенное слишком тихо, не дошло до слуха эскадронного командира.
— Долой его с лошади! Всыпать ему сто ударов палкой!
Через несколько дней он узнает с удовольствием, что варварское приказание не было исполнено. Он благодарит своего сына Константина, дерзнувшего взять на себя ответственность за ослушание и производит в следующий чин офицера, избавившегося благодаря этому от позорного наказания.
Выговаривая подчиненному за упущения по службе, один полковник, гатчинец, крикнул ему следующее:
— Да ты все еще думаешь служить этой старой.
Тот ответил пощечиной и плюнул в лицо оскорбителю.
Его разжаловали, но через несколько дней Павел его позвал, поцеловал, произвел в чин полковника и поблагодарил за то, что он постоял за свою Государыню.
Я БЫЛ УБИТ
Павел сам любил острить, и меткий находчивый ответ всегда его обезоруживал, даже в минуты сильного гнева. Раз, на маневрах, он послал офицера на разведки, но тот замешкался, и Павел отправил вслед за ним другого, чтобы поторопить его.
— Передайте, что он рискует жизнью!
— Передайте Императору, что я был убит, — ответил запоздавший.
И Павел расхохотался.
«СЛУШАЙ!»
Император Павел I после обеда всегда садился за большие кресла и отдыхал; если он жил летом в Гатчине или Петергофе, то всегда прямо у растворенных дверей балкона. В это время вся окрестность замирала в молчании; езда в городе прекращалась. Раз в такую-то пору, как рассказывает В. И. Даль, пробираясь по направлению ко дворцу, паж Яхонтов вздумал пошалить и, вскочив на простенок к окну, из которого глядели фрейлины, во все безумное горло пустил сигнал: «Слушай!». Можно представить, какая тревога поднялась во дворце; Император вскочил. «Кто кричал «слушай»?» — спросил он вне себя. Всех подняли на ноги, но виновного не находили. Коменданта уже давно дрожь пробрала до костей. Он кидается на колени перед караулом и умоляет солдат: «Братцы, спасите, возьмите кто-нибудь на себя, мы умилостивим после Государя, не бойтесь, отстоим, он добр, сердце отляжет!» Один гвардеец выходит из фронта и говорит смело: «Я кричал, виноват». Чуть не на руках выносят мнимого виноватого к Государю.
— Ты кричал: «слушай»?— говорит Павел.
— Я кричал, Ваше Императорское Величество!
— Какой у него славный голос — в унтер-офицеры его и сто рублей за потеху!
ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСАНДР
Подозрительность Павла Петровича коснулась и цесаревича. Старания Александра Павловича не давать отцу поводов подозревать его в чем бы то ни было не привели ни к чему; в уме Павла созрел план отстранить Александра Павловича от престолонаследия и усыновить выписанного им в Россию тринадцатилетнего племянника Марии Федоровны, принца Евгения Виртембергского. По словам графини Д. X. Ливен, решительное влияние на отношение отца к сыну оказало следующее ничтожное обстоятельство.
Войдя однажды неожиданно в комнату наследника, Император Павел нашел на его столе трагедию «Брут» Вольтера. Государь призвал сына к себе наверх и, показывая на указ Петра Великого о несчастном Алексее Петровиче, спросил его: знает ли он историю этого царевича?
И ВЕЧНЫЙ БОЙ..
Постоянно мучимый подозрениями, легко раздражающийся и, под влиянием болезненных припадков гнева, поддававшийся первому душевному побуждению, Павел Петрович, конечно, не мог быть последовательным в своих поступках. По выражению биографа Суворова А. Петрушевского, каждое движение больной души Павла Петровича тотчас переходило в дело, и у него завтра не было логическим последствием сегодняшнего дня. «Мой отец, — высказал Великий Князь Константин Павлович, — объявил войну здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мира».
ВИРТУОЗНЫЙ ГРАФ
В особенности хорошо изучил характер Павла Петровича граф Пален. В своем умении играть на струнах его души он дошел до совершенства, до виртуозности. Вот что рассказывал сам Пален о том, как ему удалось добиться появления в Петербурге трех братьев Зубовых, удаленных в деревню, а также Беннигсена, уволенного от службы.
«Я решил воспользоваться одной из светлых минут Императора, — передавал впоследствии граф Пален в откровенном разговоре графу Ланжерону, — когда ему можно было говорить что угодно, чтобы разжалобить его насчет участи разжалованных офицеров. Я описал ему жестокое положение этих несчастных, выгнанных из их полков и высланных из столицы, и которые, видя карьеру свою погубленной, а жизнь испорченной, умирают с горя и нужды за поступки легкие и простительные. Я знал порывистость Павла во всех делах, я надеялся заставить его сделать тотчас же то, что я представил ему под видом великодушия; я бросился к его ногам. Он был романтического характера, он имел претензию на великодушие. Во всем он любил крайности: два часа спустя после нашего разговора двадцать курьеров уже скакали во все части империи, чтобы вернуть назад в Петербург всех сосланных и исключенных со службы. Указ, дарующий им помилование, был продиктован мне самим Императором».
ДВОРЦОВЫЕ ЦЕРЕМОНИИ
Один паж обращает на себя внимание каким-то отступлением от формы одежды. Павел приказал отвезти «эту обезьяну» в крепость. Тот же Пален делает вид, что ошибся относительно лица, которого касалось это распоряжение, и так как католический митрополит Сестрженцевич находился в той же зале, он запер прелата, пользовавшегося огромным расположением Государя. Через несколько часов, по своему обыкновению, Павел требует подробный отчет о последствиях предписанного тюремного заключения, поведении узника и поступках.
— Он слишком кричал, плакал?
Но слышит такой ответ Палена:
— Нет, Ваше Величество, «обезьяна» спокойно спросила свой молитвенник!
КАЗНЮ — ЖАЛУЮ
В одной деревне, где была устроена дневка, к командиру эскадрона, сидевшему за сытным обедом, явился вахмистр.
— Ну что?
— Ваше высокоблагородие, все благополучно, только местный не хочет отдать сено по той цене, которую вы назначили.
— А у других разве нет?
— Никак нет-с.
— Ну, делать нечего. Дай ему, сколько спрашивает, да повесь его!
Вахмистр ушел, но через четверть часа явился вновь.
— Ну что еще?
— На этот раз все благополучно, ваше высокоблагородие. Сено принял и местного, как изволили приказать, я повесил.
По свидетельству современника, Павел, узнав о случившемся, будто бы разжаловал офицера в рядовые за участие в убийстве, но тотчас же произвел его в следующий чин за введение такой отличной субординации в вверенной ему команде.
СПАСЛИ ТАРАКАНЫ
Объезжая Смоленскую губернию, Государь запретил исправлять на своем пути дороги, чтобы иметь возможность лучше судить об их обычном состоянии. В имении дворянина Храповицкого он, однако, заметил рабочих, чинивших мост. Это и вызвало его гнев и намерение предать смерти виновного, но он был остановлен вмешательством провидения. Безбородко, занявшись составлением смертного приговора в избе, где водились тараканы, был изумлен появлением этих насекомых в таком количестве, что выбежал без шапки на улицу, и Павел усмотрел в этом указание свыше к милосердию.
СЛУЖЕБНЫЕ ПРИКАЗЫ, ПОДПИСАННЫЕ ПАВЛОМ
«Поручик (такой-то) был исключен из списков, потому что числился по ошибке умершим. Он просит быть восстановленным в должности, потому что жив. По сей причине отказано».
«Лейб-гвардии Преображенского полку поручик Шепелев выключается в Елецкий мушкетерский полк за незнание своей должности, за лень и нерадение, к чему он привык в бытность его при князьях Потемкине и Зубове, где вместо службы проводили время в передней и на танцах».
ВОЙНА УКАЗОВ
Адмиралтейств-коллегия, ее начальник адмирал Кушелев и С. — Петербургское купеческое общество представили ему три различных и противоречивых друг другу проекта предполагаемого устава внутренней навигации. Не прочтя их или не поняв, он написал под каждым из них обычные слова одобрения «Быть по сему» и велел все опубликовать.
ХОРОШИЙ ОФИЦЕР КИЖ
Перенесенный с одной страницы на другую в списке производств конечный слог «киж» в выражении «прапорщики ж» ввел его в заблуждение. Он принял его за фамилию и, движимый капризом, отдал приказ, что прапорщика Киж произвести в поручики. Увидев замешательство и неодобрение на лицах своих подчиненных, не осмелившихся, однако, открыть ему его ошибку, он на следующий день произвел поручика в капитаны, а через несколько дней в полковники, написав при этом: «Вызвать сей же час ко мне». Страшное замешательство! В поисках несуществующего Кижа перерыли все присутственные места. Наконец нашли офицера с такой фамилией в одном из полков, расположенном на Дону. Послали туда. Но Павел начал терять терпение, и ему наконец сказали, что Киж внезапно скончался.
— Жаль, — сказал Государь, — он был хороший офицер.
ДОРОЖНАЯ ИСТОРИЯ
Однажды во время путешествия, подъехав ночью к помещению, которое он велел себе приготовить, он нашел его занятым. Почтовая карета, по ошибке, отвезла туда хирурга Его Величества. Почтальон уверяя, что был введен в заблуждение путешественником.
— Он мне сказал, что он Император.
— Да нет, ты не расслышал; он должно быть сказал «оператор»; Император — это я.
— Простите, батюшка, я и не знал, что вас двое.
Павла очень рассмешил этот случай.
ПРИМЕРНАЯ ИСПОЛНИТЕЛЬНОСТЬ
— Чтобы этого театра, сударь, не было! — приказал он Архарову, когда однажды утром, во время обычной прогулки верхом, проезжал мимо Итальянской оперы, старого деревянного здания далеко не декоративного вида. В тот же день, в 5 часов вечера, ординарец Государя, проезжая невдалеке, был удивлен, не найдя даже следа осужденного здания: пятьсот рабочих при свете факелов кончали ровнять землю.
Пален получил от Павла распоряжение передать его неудовольствие графине Голицыной и «намылить ей голову»; придя к ней, он серьезно спросил таз, мыла, горячей воды и самым почтительным образом выполнил буквально предписанное ему поручение.
ЦЕНА УДАЧНОГО ОТВЕТА
Павел, узнав однажды, что Дехтерев (впоследствии командир С. — Петербургского драгунского полка) намеревается бежать за границу, потребовал его к себе. На грозный вопрос Государя, справедлив ли этот слух, смелый и умный Дехтерев отвечал: «Правда, Государь, но, к несчастию, кредиторы меня не пускают». Этот ответ так понравился Государю, что он велел выдать ему значительную сумму денег и купить дорожную коляску.
ПАВЕЛ И РОСТОПЧИН
Граф Ф. В. Ростопчин был человек замечательный во многих отношениях; переписка его со многими лицами может служить драгоценным материалом для историка. Получив однажды письмо Павла, который приказывал ему объявить Великих Князей Николая и Михаила Павловичей незаконнорожденными, он, между прочим, писал ему: «Вы властны приказывать, но я обязан вам сказать, что, если это будет приведено в исполнение, в России не достанет грязи, чтобы скрыть под нею красноту щек ваших». Государь написал на этом письме по-французски: «Вы ужасны, но справедливы».
ПИКАНТНАЯ НАГРАДА
Павел сказал однажды графу Ростопчину: «Так как наступают праздники, надобно раздать награды; начнем с Андреевского ордена; кому следует его пожаловать?». Граф обратил внимание Павла на графа Андрея Кирилловича Разумовского, посла нашего в Вене. Государь, с первой супругой коего, Великой Княгиней Наталией Алексеевной, Разумовский, был в связи, изобразив рога на голове, воскликнул: «Разве ты не знаешь?». Ростопчин сделал тот же самый знак рукой и сказал: «Потому-то в особенности и нужно, чтобы об этом не говорили!».
МАЙОРСКОЕ МЕНЮ
Изгоняя роскошь при дворе и желая приучить подданных к умеренности, Павел назначил число кушаньев по сословиям, а у служащих по чинам: майору определено было иметь за столом три кушанья. Як. Кульнев, впоследствии известный генерал, служил тогда в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидя его где-то, спросил: «Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?» — «Три, Ваше Императорское Величество». — «А позвольте узнать, господин майор, какие?» — «Курица плашмя, курица ребром и курица боком!» — отвечал Кульнев. Павел расхохотался.
НЕЗАДОЛГО ДО КОНЦА
Однажды Павел, будучи в хорошем расположении, захотел осмотреть карманы своего министра.
— Я хочу знать, что у вас там лежит! Может быть, любовные записки?
Случилось так, что в одном из карманов было письмо Великого Князя Александра, только что переданное Паниным своему сообщнику и которое он не успел еще уничтожить.
Не колеблясь, Пален удержал руку Государя:
— Что вы делаете, Ваше Величество! Оставьте! Вы не переносите табаку, а я нюхаю его постоянно. Мой платок весь пропитан этим запахом, и вы им отравитесь!
Павел быстро отступил: — Фу! Какое свинство! — сказал он.
ОПАСНЫЙ ОТВЕТ
Павел I ненавидел Потемкина и при одном упоминании его имени выходил из себя. Однажды, когда он заговорил о Потемкине с бывшим правителем канцелярии князя, гнев закипел в нем, и он трижды, доведя себя до истерики, повторил один и тот же нелепый вопрос:
— Как поправить зло, которое причинил Потемкин России?
— Отдать туркам южный берег! — ответил Попов.
Он имел в виду Северное Причерноморье, Новороссию, Тамань и Крым.
Павел задохнулся от бешенства и побежал за шпагой. Попов удалился из дворца. На следующий день он был лишен чинов и сослан в свое имение.
ВОЙНА ДО КОНЦА
Хотя Суворов находился весьма часто в явной вражде с Потемкиным, но он отдавал ему полную справедливость, говоря: «Ему бы повелевать, а нам бы только исполнять его приказания». Проезжая в тележке через Херсон, он всегда останавливался у собора поклониться праху сего знаменитого мужа. Павел приказал разрушить все здания, мало-мальски напоминавшие Потемкина, коего прах велено было вынести из церкви, где он покоился, и перенести на общее кладбище. Хотя смотритель, коему было приказано привести это приказание в исполнение, был немец от рождения, но этот высокий человек, имя которого я, к сожалению, не упомню, не решился этого сделать; он оставил славный прах на месте, заложив лишь склеп камнями.
Д. Давыдов
Кто кого?
Суворов, сердясь, порицая и насмехаясь над установлениями Павла, кончил тем, что подал в отставку. По приказанию Императора Ростопчин ответил, что желание фельдмаршала было предупреждено, и 6 февраля 1797 года после развода был отдан следующий приказ:
«Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь, что так как войны нет — ему нечего делать, за подобный отзыв отставляется от службы».
По уставу эта мера влекла за собою лишение права на ношение мундира, и Павел не находил, чтобы данный случай заслуживал исключения. Пойманный таким образом на слове, Суворов наделал массу нелепостей. Он торжественно похоронил свой мундир и ордена, отказался принять письмо Императора, потому что оно было адресовано фельдмаршалу графу Суворову, «существу, которого больше не было на свете». Он устроил зрелище всем своим кобринским соседям, проскакав вместе со всеми деревенскими мальчишками верхом на палочке.
ОТСТАВКА СУВОРОВА
Император Павел, оставшись недовольным великим Суворовым, отставил его от службы; приказ о том был доставлен великому полководцу близ Кобрина. Приказав всем войскам собраться в полной парадной форме, он сам предстал пред ними во всех своих орденах. Объявив им волю Государя, он стал снимать с себя все знаки отличий, причем говорил: «Этот орден дали вы мне, ребята, за такое-то сражение, этот за то». Снятые ордена были положены им на барабан. Войска, растроганные до слез, воскликнули: «Не можем мы жить без тебя, батюшка Александр Васильевич, веди нас в Питер». Обратившись к присланному с высочайшим повелением генералу (по мнению некоторых, то был Линденер), Суворов сказал: «Доложите Государю о том, что я могу сделать с войсками». Когда ж он снял с себя фельдмаршальский мундир и шпагу и заменил его кафтаном на меху, то раздались раздирающие вопли солдат. Один из приближенных, подойдя к нему, сказал ему что-то на ухо; Суворов, сотворив крестное знамение рукой, сказал: «Что ты говоришь, как можно проливать кровь родную!»
ПРИЗЫВ СУВОРОВА
Через некоторое время Павел, вследствие просьбы римского императора, писал Суворову замечательное письмо, в коем он просил его принять начальство над австрийскими войсками. Получив письмо, Суворов отвечал: «Оно не ко мне, потому что адресовано на имя фельдмаршала, который не должен никогда покидать своей армии», и отправился в окрестные монастыри, где говел. Павел приказал между тем приготовить ему Шепелевский дворец; видя, что Суворов медлит приездом, он отправил к нему племянника его — генерала князя Андрея Ивановича Горчакова, с просьбой не откладывать более прибытия своего в столицу. На всех станциях ожидали Суворова офицеры, коим было приказано приветствовать фельдмаршала от имени Государя и осведомиться о его здоровье. Государь лично осмотрел отведенный для Суворова дворец, откуда были вынесены часы и зеркала; тюфяки были заменены свежим сеном и соломою.
Суворов, не любивший пышных приемов, прибыл в простой тележке к заставе, где и расписался; ожидавший его здесь генерал-адъютант не успел его приветствовать. По мнению некоторых, Суворов виделся ночью с Государем и беседовал с ним довольно долго. На следующий день, когда все стали готовиться к разводу, Государь спросил кн. Горчакова: «А где дядюшка остановился? Попросите его к разводу». Кн. Горчаков отыскал его с трудом на Шестилавочной у какого-то кума, на антресолях; когда он передал ему приглашение Государя, Суворов отвечал: «Ты ничего не понимаешь, в чем же я поеду?». Когда Горчаков объявил ему, что за ним будет прислана придворная карета, упрямый старик возразил: «Поезжай к Государю и доложи ему, что я не знаю, в чем мне ехать». Когда доведено было о том до сведения Павла, он воскликнул: «Он прав, этот дурак (указывая на Обольянинова) мне не напомнил о том; приказать тотчас написать сенату указ о том, что отставленный от службы фельдмаршал граф Суворов Рымникский паки принимается на службу со всеми его прерогативами». Получив указ, Суворов прибыл во дворец, где, упав к ногам Павла, закричал: «Ах, как здесь скользко».
ОБМЕН ЛЮБЕЗНОСТЯМИ
В 1799 году Е. Ф. Комаровский был свидетелем свидания Павла I с Суворовым, возвращенным из ссылки. В его передаче этот эпизод подчеркнуто театрализован: «Во втором свидании Император, как уже гроссмейстер (Мальтийского ордена), надел на графа Суворова крест великого бальи ордена Св. Иоанна Иерусалимского. Фельдмаршал поклонился об руку Государю и сказал:
— Спаси, господи, царя.
Император Павел, подняв его, обнял и отвечал:
— Тебе царей спасать.
ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК
Государь, объявивший Суворову, что надлежало выбрать в свой штаб людей, знакомых с иностранными языками, пожелал видеть их; Суворов, принявший за правило противоречить во всем Государю, представил ему тотчас коменданта своей главной квартиры Ставракова (человека весьма ограниченного и занимавшего ту же должность в 1812 году), который на вопрос Государя, на каких языках он говорит, отвечал: «На великороссийском и на малороссийском». Когда Павел, обратясь к Суворову, сказал: «Вы бы этого дурака заменили другим», — он отвечал: «О, помилуй бог! Это у меня первый человек!».
НАГРАДА ПЛОХИМ
Впоследствии Суворову были присланы от короля сардинского знаки Св. Маврикия и Лазаря для раздачи отличившимся, и низшую степень этого ордена — камердинеру его Прошке за сбережение здоровья фельдмаршала. Раздав их лицам, не выказавшим особого мужества и усердия, Суворов спросил Ставракова, что говорят в армии? На ответ Ставракова, что присланные ордена были им розданы плохим офицерам, Суворов сказал: «Ведь и орден-то плох». Таким же образом поступил он в отношении к ордену Марии-Терезии. Получив однажды знаки Св. Георгия 3-го класса от Императрицы Екатерины, приказавшей возложить их на достойного, он наградил им правителя гражданской канцелярии своей.
КАК СТАТЬ ШТАЛМЕЙСТЕРОМ
Когда бывший цирюльник (гр.Кутайсов) по приказанию царя выехал навстречу, Суворов будто бы сделал вид, что не узнает фаворита, расспрашивая его с притворным чистосердечием о его происхождении и заслугах, доставивших ему такое высокое положение. После чего он позвал знакомого нам лакея:
— Прошка, я тебе каждый день повторяю: перестань пить! перестань воровать. Но ты меня не слушаешь. Однако посмотри на этого человека: он был тоже, что и ты, но, не быв никогда пьяницей и вором, он теперь шталмейстер Его Величества, граф и кавалер всех Российских орденов!
КАК УМИРАЛ СУВОРОВ
К умирающему Суворову прислан был обер-шталмейстер граф Иван Павлович Кутайсов с требованием отчета в его действиях; он отвечал ему: «Я готовлюсь отдать отчет Богу, а о Государе я теперь и думать не хочу». Гроб сего великого человека, впавшего в немилость, сопровождали лишь три батальона; Государь, не желая, чтобы военные отдали последний долг усопшему герою, назначил во время его похорон развод.
ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ
В Благовещенской церкви погребен величайший из полководцев, Суворов; над его могилой вделана в стене бронзовая доска, украшенная военными атрибутами, с простой надписью: «Здесь лежит Суворов». По преданию, эпитафию эту сочинил сам Суворов; по другим рассказам, ее создал Державин. Существует такой рассказ. Перед смертию Суворов пожелал видеть маститого поэта. В разговоре с Державиным он, смеясь, спросил его: «Ну, какую же ты мне напишешь эпитафию?» — «По-моему,— отвечал поэт,— слов много не нужно: Тут лежит Суворов!» — «Помилуй Бог, как хорошо», — в восторге сказал Суворов. Существует еще другой рассказ, что будто уже в церкви при погребении фельдмаршала катафалк в двери не проходил, и не знали, как этому помочь. Но вдруг из числа несших гроб воинов кто-то скомандовал:— «Вперед, ребята! Суворов везде проходил!» — и действительно катафалк прошел в двери.
