Интересные факты из жизни Александра I

Интересные факты из жизни Александра I

Когда у Великого Князя Павла Петровича родился сын-первенец Александр, Екатерина с первого же года жизни внука взяла заботы о его воспитании на себя. Она сама занималась с ним и его братом Константином, родившемся через 1,5 года, сама составляла для детей азбуку, написала несколько сказок, а впоследствии и небольшое руководство по русской истории… Так как Екатерина готовила любимого внука к престолу, имея намерение даже обойти сына, то она рано позаботилась дать Александру солидное образование в юридических науках, всего более необходимых для будущего правителя великого государства. Для преподавания их был приглашен швейцарский гражданин Фридрих Лагарп, человек благородной души, проникнутый глубокой любовью к людям и стремлением к правде, добру и справедливости. Лагарп оказал самое благотворное влияние на будущего Государя. Впоследствии Александр говорил жене Лагарпа: «Всем, что располагает людей ко мне, я обязан моему воспитателю и наставнику, вашему мужу» . Между учителем и учеником скоро установились искренние дружеские отношения, сохранившиеся до самой смерти Лагарпа. К сожалению, воспитание Александра окончилось довольно рано, когда ему еще не исполнилось и 16 лет. В этом юном возрасте он уже вступил, по желанию Екатерины, в брак с 14-летней Баденской принцессой, названной по принятии православия Елизаветой Алексеевной. Супруга Александра отличалась мягким характером, бесконечной добротой к страждущим и в высшей степени привлекательной наружностью. Она глубоко любила избранника своего сердца и на всю жизнь осталась верным другом его. От брака с Елизаветой Алексеевной у Александра было две дочери, Мария и Елизавета, но обе они скончались в раннем детстве.

ЗАДАТКИ

Великий Князь любил заниматься науками, будучи одарен изумительной памятью и умом тонким, проницательным и легко все понимавшим. С ранних лет он выказывал охоту к военным наукам и добросовестно служил, как он выражался. Строго придерживаясь сам дисциплины, он заставлял и других исполнять в точности ее предписания. У него была в высшей степени развита любовь к порядку и труду, но более всего поражала в нем ровность характера, качество весьма редкое и драгоценное в Государе. Ничто не могло омрачить кротости и доброты, которыми дышало все его существо. Он хорошо владел несколькими языками и в особенности легко и красноречиво говорил по-французски. Манера держать себя была в нем весьма увлекательна, хотя в первые годы его молодости проглядывала в нем застенчивость. Никто не мог сравниться с ним в умении нравиться и привлекать к себе сердца.

МНОГООБЕЩАЮЩЕЕ НАЧАЛО

Восшествие на престол Александра ознаменовано было правосудием и благотворительностью. Он возвратил множество лиц, сосланных в Сибирь, и тотчас же уничтожил тягостный придворный этикет, установленный его отцом, между прочим, обычай выходить из экипажа при встрече с Государем. Обычай этот распространялся на всех без различия. Первая круглая шляпа, появившаяся на петербургских улицах, произвела, говорят, страшный фурор. Дозволено было выезжать за границу всем безразлично. Перестали бояться шпионства и доносов. Искусство и литература, не стесняемые более, приветствовали своего августейшего покровителя. Войско, подчиненное строгой, но хорошо выясненной дисциплине, ожило, несмотря на то, что Александр был строг ко внешней форме и замечал мелочи, ускользавшие от менее опытного глаза. Впрочем, нельзя осуждать его за это пристрастие, потому что подобная строгость происходила от любви к порядку и точности при исполнении долга.

ВЕЛИКОВОЗРАСТНЫЕ ИГРОКИ

Император Александр I, по вступлении на престол, издал указ «Об истреблении непозволительных карточных игр», где, между прочим, было сказано, что… «толпа бесчестных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, одним ударом исторгает из рук неопытных юношей достояние предков, веками службы и трудов уготованное». На этом основании всех уличенных в азартных играх приказано было брать под стражу и отсылать к суду. Государь, однажды встретив Левашова, сказал ему: «Я слышал, что ты играешь в азартные игры?» — «Играю, Государь», — отвечал Левашов. «Да разве ты не читал указа, данного мною против игроков?» — «Читал, Ваше Величество, — возразил Левашов, — но этот указ до меня не относится: он обнародован в предостережение «неопытных юношей», а самому младшему из играющих со мною — пятьдесят лет».

ЦАРСКАЯ ШУТКА

Государь долго не производил Болдырева в генералы за карточную игру. Однажды, в какой-то праздник, проходя мимо него в церковь, он сказал: «Болдырев, поздравляю тебя». Болдырев обрадовался, все бывшие тут думали, как и он, и поздравляли его. Государь, вышед из церкви и проходя опять мимо Болдырева, сказал ему: «Поздравляю тебя: ты, говорят, вчерась выиграл». Болдырев был в отчаянии.

СТАРЫЙ ДРУГ

После неудачной Аустерлицкой битвы, проезжая через прусскую Польшу, Александр заблудился. Случилось это неподалеку от местечка Мендзыржец (Межречье). Ночь была зимняя, очень темная; ехал он в простых санях почти без свиты. Узнав, что земля, на которой он находился, принадлежит Константину Чарторижскому, которого он знал еще в Петербурге, он велел вести себя прямо к нему. Подъехав к дому, он приказал слугам доложить князю, что старый друг желает его немедленно видеть. Слуги, при виде такой простой обстановки гостя, не решались потревожить князя, но приказ был им повторен с таким царским величием, что они повиновались. Удивленный не менее своих слуг, князь Чарторижский надевает наскоро халат и спешит в залу, где находит таинственного друга. Государь не дозволил разбудить княгиню, напился у Чарторижского чаю, взял у него несколько необходимого белья, так как он не знал, когда настигнет его багаж, и тотчас отправился далее.

ЛЮБЕЗНОЕ СВИДАНИЕ

Весной 1807 года сражением под Фридландом была закончена прусская кампания. Тильзитский мир обманул надежды поляков. Свидание Наполеона с Александром происходило, как известно, на плоту посреди Немана. Говорят, что Наполеон, увидав Александра, был поражен его красотой и воскликнул; «Это Аполлон!». При этой встрече Александр впервые назвал Наполеона Его Величеством и Признал за ним титул Императора. Плот, на котором они встретились, был построен французами. После обычных приветствий и представлений Наполеону Великого Князя Константина Павловича, Александру — Мюрата, носившего тогда титул герцога Бергского, Наполеон предложил Александру войти первому в палатку, приготовленную на плоту для их совещаний. Александр, считая себя хозяином одного из берегов Немана, не желал принять этой любезности; Наполеон настаивал, заявляя, что он хозяин плота. Чтобы положить конец церемонии, Александр предложил войти обоим вместе, но так как, вход был не широк, то им пришлось прижаться друг к другу, чтобы войти в одно и то же время.

ПОРТРЕТ, НАПИСАННЫЙ ЖЕНЩИНОЙ

В 1812 году Александру было тридцать пять лет, но он казался гораздо моложе. Несмотря на тонкие и правильные черты и нежный цвет лица, в нем прежде всего поражала не красота его, а выражение бесконечной доброты. Выражение это привлекало к нему сердца всех окружающих и сразу внушало полное к нему доверие. Он был очень хорошо сложен, но стан его, наклоненный немного вперед, на манер древних статуй, начинал уже полнеть. Он был высокого роста, осанку имел благородную. Чисто-голубые глаза его, несмотря на близорукость, смотрели быстро; в них просвечивал ум и какое-то неподражаемое выражение кротости и мягкости. Глаза эти точно улыбались. Прямой нос был прекрасно очерчен, рот мал и приятен, весь профиль и оклад лица напоминали красоту его августейшей матери. Даже недостаток волос на лбу не портил этого лица, а придавал ему выражение открытое и веселое. Золотисто-белокурые свои волосы он тщательно причесывал на манер античный. В его голосе и манере было бесчисленное множество оттенков; в разговоре со значительными особами он принимал величественный вид, хотя был с ними весьма любезен; с приближенными обходился весьма ласково; доброта его иногда доходила до фамильярности. С пожилыми дамами он был почтителен, с молодыми — грациозно любезен; тонкая улыбка мелькала на губах, глаза его принимали участие в разговоре. Слушая кого-нибудь, он подставлял слегка правое ухо, потому что, будучи юношей, был оглушен залпом артиллерии и плохо слышал на левое ухо.

г р. Шуазель-Гуфье

ПРЕУВЕЛИЧЕННАЯ ЛЮБЕЗНОСТЬ

27 апреля 1812 года Император Александр приехал в Товианы, около 7 часов вечера. Он ездил обыкновенно в открытой коляске, даже ночью, несмотря ни на какую погоду. При первой встрече с Императором Александром красота его не поразила меня, так как вся прелесть ее заключалась в выражении кротости его открыто улыбающегося лица. К тому же я не могла себе представить Императора в сюртуке. Решаюсь еще заметить: я нашла его чересчур любезным, недовольно величественным, слишком старавшимся заставить забыть свой сан. Я не могла привыкнуть к его преувеличениям при выражении уважения, внимания, просто любезности в отношении женщин. Это, по моему мнению, превосходило даже любезность двора Людовика XIV.

г р. Шуазель-Гуфье

СКРОМНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК

Директор почт, назначенный наблюдать за приготовлением остановок в пути для Государя, сообщил графине Морикони, чтобы она пригласила Государя переночевать в своем поместье. В доме поднялась обыкновенная при таких случаях суматоха. В то время, как прислуга набивала сеном желтый сафьяновый мешок, который служил обыкновенно, постелью для Государя, любившего спать на жестком, царский камердинер, наблюдавший за этими приготовлениями, говорил нам пресерьезно, что Император, если бы знал, никогда не дозволил бы столько хлопотать о себе. «Ему и так слишком хорошо будет», — добавил он…

На другой день мы поднялись с четырех часов, чтобы проводить Государя. В ожидании его выхода нам рассказывала его свита о его привычках. Он спал обыкновенно на тюфяке и подушке, набитых сеном. Камердинер не давал ему проспать лишней четверти часа против назначенного. Государь однажды чуть было не лишил его места за то, что тот дал ему проспать. В 6 часов вышел Государь и попенял нам за проводы в такой ранний час. Несмотря на запрещение Государя, мы все выбежали провожать его на крыльцо. Прячась за колонну крыльца, он надел свою шинель, вскочил в коляску и принялся укладывать множество вещей, загромождавших его сидение…

Через час после Отъезда Государя мы отправились к нашему приходскому священнику, который должен был выйти навстречу Государю во время его проезда. Нашли мы старого ксендза еще под впечатлением этой встречи. Он рассказывал, что Государь, увидав его, вышедшего с крестом в руках, выскочил из коляски, взял из его рук крест и приложился к нему. Ксендз хотел поцеловать руку у Государя, но тот не допустил этого и сам поцеловал руку старика…

гр. Шуазель-Гуфье

СТАРУШКА-ПОПУТЧИЦА

Выходя из церкви, Александр заговорился с одной старушкой и, узнав, что она едет тоже в Вилькомир, предложил ехать с собою, уверяя, что с ним скорее доедет. Старушка от приглашения не отказалась и уселась рядом с Государем. Разговор зашел о делах старушки, она жаловалась, что процесс ее длится весьма долго и нет у нее никого таких, кто мог бы ускорить это дело.

— Отчего вы не подадите просьбу виленскому генерал-губернатору? — спросил ее Александр.

— Военный губернатор прекрасный человек, — отвечала старушка, — но секретарь его ничего не делает без денег, а у меня нет состояния.

— Дайте мне вашу просьбу, я сам передам ее.

— Она тут у меня, в мешке, — сказала как-то нерешительно барыня, встречая такую самонадеянность в молодом офицере.

— Давайте, давайте, — продолжал тот, — я все устрою, — и он положил просьбу в карман.

Приехали в Вилькомир. Представьте удивление барыни, когда выбежали навстречу Государю генералы и флигель-адъютанты в блестящих мундирах и отдали ему честь. Но каково было недоумение всех при виде его старой спутницы. Посплетничать не было никакой возможности. К довершению счастья старухи, Государь велел возвратить ей просьбу с собственноручной своей подписью, и надо полагать, что этот процесс был выигран ею.

ГОСУДАРЬ-ИНКОГНИТО

Александра занимали подобные выходки; он часто являлся инкогнито, совершенно один, даже без графа Толстого. Однажды ему вздумалось в дороге пройтись пешком до деревни, где все было приготовлено для его остановки. Он входит в прилично устроенный дом, принявший в ожидании его праздничный вид, и застает молодую девушку за фортепьяно. По окончании пьесы, которую он изъявил желание прослушать, он просит девицу дать ему чашку чаю. Хорошенькая паненка строго замечает, что ждут с часу на час Государя и она не может угощать никого до его приезда. Бедному Императору пришлось ждать прибытия своей свиты. Молодая девушка сильно сконфузилась, узнав, кому она отказала в чашке чаю.

Другой раз Государь долго говорил с одним помещиком, не догадавшимся, с кем он имеет дело. Веселому толстяку так понравился молодой гвардеец, что, угощая его пивом, он воскликнул:

— Как жаль, что ваши товарищи не походят на вас. Они дерзки, высокомерны и слишком требовательны. Прощаясь с Государем, болтун спрашивает, как его зовут.

— Меня зовут честным человеком, — отвечал, смеясь, Государь.

Добряк пришел в восторг от этой шутки, взял за голову Александра и, поцеловав в обе щеки, сказал:

— Господь да хранит тебя в пути твоем.

В эту минуту раздается стук экипажей, и вся свита Государя въехала в дом помещика. Испуганный толстяк, узнав, что тот офицер — Государь, падает на колени и просит прощения.

— За что мне прощать вас? — успокаивал его Государь. — Вы так радушно и ласково меня приняли.

Александр I и Коленкур

Еще за полтора года до пожара Москвы Александр имел разговор с наполеоновским послом Коленкуром, и Наполеон знал об этом разговоре. Коленкур, герцог Виценуский, пользовавшийся большим доверием и фавором у Александра, так передает его слова: «Скажите Императору Наполеону, что земля тут трясется подо мною, что в моей собственной империи мое положение стало нестерпимым вследствие его (Наполеона) нарушения трактатов. Передайте ему от моего имени это честное и последнее заявление: раз уже начнется война — ему, Наполеону, или мне, Александру, придется потерять свою корону».

Александр I и полковник Мишо

С подробными известиями об оставлении Москвы Кутузов послал в Петербург к Александру некоего полковника Мишо. Последний так передает свой разговор с царем, у которого от печального известия потекли слезы из глаз.

«Государь, позволите ли говорить с вами откровенно, как честный военный?» — «Я всегда этого требую, а в эту минуту особенно. Я вас прошу, ничего от меня не скрывайте, говорите откровенно!» , — «Государь, мое сердце исходит кровью, но я должен перед вами признать, что я оставил всю армию, От начальника до последнего солдата, в ужасающем страхе, в испуге…» — «Что вы мне такое говорите, Мишо? Как? Откуда может родиться этот страх? Мои русские впали в уныние вследствие несчастья?» — «Никогда, Государь, они боятся только того, чтобы Ваше Величество по доброте сердца не дали себя убедить, что нужно заключить мир. Они горят желанием сражаться и доказать вам, пожертвовав своей жизнью, и доказать своей храбростью, как они вам преданы!» — «Ах, полковник, вы облегчаете мою душу, вы меня успокаиваете! Ну, возвращайтесь к армии, скажите моим храбрецам, скажите моим добрым подданным всюду, где вы будете проезжать, что, когда у меня не будет более ни одного солдата, я сам стану во главе моего дорогого дворянства и моих добрых крестьян и использую все средства моей империи (а их больше, чем мои враги думают); но если в велениях Божьего промысла сказано, что моя династия должна перестать царствовать на прародительском троне, тогда, использовав все средства, какие будут в моей власти, я отращу себе бороду, вот до сих пор, — и он указал на свою грудь, — и буду есть картофель с последним из моих крестьян в глубине Сибири, скорее чем подпишу стыд моего Отечества и моих добрых подданных, жертвы которых я умею ценить. Провидение нас испытывает; будем надеяться, что оно нас не покинет».

ПРЕДПОЧТЕНИЕ ПРОФЕССИОНАЛАМ

Александр пришел в негодование, услыхав, что Наполеон дозволил Коленкуру держать подножку своей кареты. «Как можно до такой степени унижать достоинство посланника! — воскликнул он. — И что за удобство, когда прислуживают придворные? Мне гораздо лучше услуживает мой камердинер, чем все эти придворные полотеры. К счастью, у нас нынче начинают понимать, что место при дворе не есть должность и не может наполнять всей деятельности человека: теперь придворные стали занимать деловые места в военной и административной части».

ОТЛИЧНОЕ УГОЩЕНИЕ

Пробыв всего только две недели в Вильне, Государь успел, однако, многое привести в порядок. Он ходил по госпиталям и помогал всем нуждавшимся. Одна бедная француженка с двумя малолетними детьми бросилась ему в ноги, когда он возвращался с парада. При виде ее слез он сам прослезился и устроил всю семью. Француз-солдат, которого я приютила, рассказывал мне, как однажды встретил он молодого русского офицера с таким добрым взглядом, что он решился остановить его и просить на хлеб. Молодой человек велел ему идти на царскую кухню и сказать там: «Брат Великого Князя велел мне дать поесть». «Меня там отлично угостили» , — добавил простодушно рассказчик, не понимая, что брат Великого Князя был сам русский Император.

гр. Шуазель-Гуфье

НЕИСПОЛЬЗОВАННАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ

Московский генерал-губернатор Ростопчин славился нелепыми затеями. Возился он, например, с неким Леппихом, проходимцем, прибывшим из Германии и уверявшим, что он может выстроить воздушный шар, на котором подымется над французской армией. Намекалось, что можно так и Наолеона самого при случае изничтожить. Леппихом и его шаром очень интересовался и царь. У нас есть позднейшее показание, исходящее от Аракчеева, о том, что царь будто бы хотел этой затеей несколько успокоить, отвлечь и развлечь умы, но что сам будто бы в эту шарлатанскую проделку не верил. Но Ростопчин, во всяком случае, верил в Леппиха. Сам шарлатан, сам авантюрист в душе, Ростопчин с полной симпатией отнесся к находчивому немцу, который пресерьезно уверял его записочками изо дня в день, что вот-вот еще немного нужно потерпеть и еще денег дать, и шар того и гляди полетит. А тогда — конец Бонапарту. У Леппиха была к Наполеону антипатия не только за нашествие на Россию: в 1811 году он предложил свой шар в Париже Наполеону, но тот приказал выслать Леппиха вон из пределов Французской империи. В Москве ему больше повезло.

Анекдот про мужа актрисы Филис-Андрие

Про мужа знаменитой актрисы Филис-Андрие, который хотя и был плохой актер, но за жену петербургское общество к нему благоволило, ходил следующий анекдот.

При Императоре Александре I однажды был назначен в Эрмитаже спектакль. Утром того дня Андрие, встретясь на Дворцовой набережной с Государем, спросил его, может ли он вечером явиться на сцене ненапудренный.

— Делайте, как хотите, — отвечал Государь.

— О, я знаю, Государь, — отвечал Андрие, — вы добрый малый, но что скажет маменька?

В НАПОЛЕОНОВСКИХ ГОСПИТАЛЯХ

Когда Александр осматривал наполеоновские госпитали, то французы принимали его за адъютанта генерала Сен-Приеста, с которым он ходил туда. Раз они вошли в палату в то время, когда один умирающий офицер, испанец, кончал диктовать письмо своему товарищу. «Господин офицер, — обратился он к Государю, — потрудитесь сами переслать мое письмо, это последний привет, посылаемый мною жене в Испанию».

От описаний этих госпиталей стыла кровь в жилах. Один из них был устроен в зданиях университета. «Я вошел туда вечером, — рассказывал мне Государь. — Одна только лампа освещала темные своды, под которыми, вышиной в уровень со стенами, свалены были в кучу тела умерших. Не могу передать вам того отвратительного чувства, которое охватило меня, когда я увидел, что некоторые из тел еще оказывали признаки жизни, они шевелились… Немудрено, что никто не хочет сопутствовать мне при моем обходе этих госпиталей: молодежь, готовая с восторгом идти на приступ или броситься в дело, находит всегда какой-нибудь предлог уклониться от этой тяжелой обязанности. Я хочу сообщить Наполеону, как плохо исполнялись его приказания даже теми, кому он доверял.

ГОЛОВА КРУГОМ

Александр, проезжая Вандомской площадью, был поражен изяществом монумента, посвященного победам Наполеона, но заметил своим окружающим: «Если бы меня так высоко поставили, у меня закружилась бы голова». Парижская чернь хотела разрушить этот монумент. Александр велел принять меры против этого и объявить парижанам, что он берет под свое покровительство этот памятник высокого искусства: изображение мира заменит статую Наполеона.

ИГРУШКИ ИНВАЛИДОВ

Когда Александр посетил Дом Инвалидов, он нашел этих старых детей в большом горе: у них отняли трофеи их побед — пушки, отнятые ими при Йене, Ваграме, Аустерлице. «Успокойтесь, мои храбрые, — сказал им Александр, — я похлопочу за вас у моих союзников, чтобы они вам оставили некоторые из ваших славных воспоминаний». Выйдя от них, он приказал возвратить им двенадцать русских пушек.

Когда французы предложили переменить название Аустерлицкого моста, Александр сказал им:

— Не надо, довольно знать всем, что я прошел по нему с моей армией…

ФРАНЦУЗСКАЯ ВЕЖЛИВОСТЬ

Когда Людовик XVIII возвратился во Францию, Александр выехал к нему навстречу в Компьен. Он был без свиты, с одним флигель-адъютантом Чернышевым. Герцог Конде встретил его вверху лестницы и повел в залу, где ждал его король Франции. Встреча государей была весьма дружеская и трогательная. По просьбе короля Александр возвратил Франции 150 тысяч военнопленных, причем Людовик сказал: «Все равно, под чьим знаменем они сражались, довольно мне знать, что они несчастны, чтобы видеть в них только детей моих — французов». Как ни был Людовик благодарен союзникам за возвращение ему престола, но официально, как король Франции, он ставил себя выше их. На обеде, данном им в Тюильри, он прошел первым в обеденный зал, на что удивленный Александр заметил окружавшим: «Мы, варвары севера, гораздо вежливее принимаем гостей своих».

ВЕЗДЕ «СЛИШКОМ»

Александр был не из тех, кого легко обмануть. Во всяком случае, не из тех, кого долго можно обманывать. «Александр слишком слаб, чтобы управлять, и слишком силен, чтобы быть управляемым» , — сказал о нем хорошо его знавший Сперанский. Можно сказать о нем и так. Он был недостаточно глубок и тонок, чтобы обмануть Наполеона, но и слишком хитер и тонок, чтобы Наполеон мог его надолго обмануть.

ПОСЛЕДНЯЯ ШУТКА ДЕ ЛИНЯ

Во время Венского конгресса столько было в Вене разных увеселений, праздников и торжеств, что умирающий принц де Линь сказал: «Не достает им только церемониального шествия, которое сопровождает погребение имперского маршала; я берусь доставить им эту потеху». Он, точно, умер до окончания конгресса. От всех дел и торжеств Александр отдыхал в кругу своих близких. В это время в Вене находились его сестры. Он забывал с ними всякий этикет и придумывал разные шутки. Раз он переоделся в платье и наколку Великой Княжны Екатерины Павловны и поразил всех необыкновенным сходством своим с ней. Вообще Александр любил пожить как частное лицо. Его часто видели в Вене, гулявшего вместе с прусским королем, без свиты и всяких внешних знаков отличий. В день именин австрийского императора они забрались к нему с раннего утра, чтобы поднести, лишь только тот проснется, свои подарки: Александр — халат, подбитый собольим мехом, король прусский — серебряный рукомойник прекрасной берлинской работы.

«БЛАГОСЛОВЕННЫЙ»

Александр стал вершителем судеб Европы, освободителем ее от власти Наполеона. Когда 13 июля он вернулся в Петербург, Сенат, Синод и Государственный Совет единогласно просили принять его имя «Благословенного» и разрешить воздвигнуть ему памятник еще при жизни. В последнем Александр отказал, заявив: «Да соорудится мне памятник в чувствах ваших, как оный сооружен в чувствах моих к вам!».

ЕВРОПЕЙСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Он отнесся с похвалой о польских войсках: «Им немного трудно будет забыть прежние свои порядки и подчиниться новым, но это сделается постепенно. Дисциплина необходима для солдат, они должны беспрекословно повиноваться; если армия рассуждает — государство погибло. Наполеон был сам причиной своей гибели, уничтожив дисциплину в войсках».

Затем он стал говорить о французах, причем не щадил их, упрекая в скряжничестве, алчности, неряшестве. «Париж, — говорил он, — так же грязен физически, как и нравственно». — «Вменить им надобно в заслугу, — заметила я, — их благодарность за благодеяния Вашего Величества». Государь покраснел, опустил глаза и сказал улыбаясь: «Уверяю вас, я исполнил только свою обязанность. Мне было тяжело видеть злоупотребления: трудно было удержать австрийцев и пруссаков в их жестокости и алчности. Они хотели воспользоваться правом мщения, но это право было мне противно; по-моему, надо мстить добром за зло».

Я спросила Государя, правда ли, что он предпочитает Лондон Парижу. «В Лондоне нет таких прекрасных зданий, какие украшают Париж, но там больше порядка, правильности и чистоты». Ему особенно нравилась чистота; наблюдая ее в Петербурге, он боялся, чтобы в его отсутствие не изменился там насчет этого порядок. Он был в восторге от английских парков, говоря, что нигде не понимают так назначение сада, как в Англии. Он много говорил об Англии, о тамошней агрономии, о вновь изобретенных машинах, особенно о разумных постановлениях этой страны и о всеобщем благоденствии ее жителей. «Какая счастливая страна: права граждан в ней неприкосновенны!»

гр. Шуазель-Гуфье

СТРАННАЯ ПЕРЕМЕНА

Отечественная война сильно повлияла на характер и взгляды Государя, и вторая половина его царствования была мало похожа на первую. Никаких преобразований в государственном управлении уже не делалось. Александр стал задумчив, почти не улыбался, начал тяготиться своим положением монарха и несколько раз выражал даже намерение отказаться от престола и удалиться в частную жизнь. В одной лишь религии он находил утешение и облегчение своих душевных тревог. В последние годы царствования Император много путешествовал, и при этих поездках часто посещал монастыри, вступал в продолжительные беседы с духовенством и затворниками, видел, между прочим, и знаменитого подвижника Серафима Саровского. Александр глубоко увлекся и религиозно-мистическими учениями вообще, принимал у себя во дворце представителей этих учений и подолгу разговаривал с ними. Всякие торжества и развлечения при дворе были прекращены. Половину времени Император проводил в Царском Селе, а другую половину — в путешествиях по России и за границей. Он побывал на Валаамских островах, в Финляндии, в Архангельске, на юге — словом, во всех частях своего государства.

ЦАРСКИЙ ЛИМОН

На Каменном острове, в оранжереях, Император Александр I заметил однажды на дереве лимон необычайной величины. Он приказал принести его к себе тотчас же, как только он спадет с дерева. По излишнему усердию к лимону приставили особый надзор. Наконец роковой час пробил, лимон свалился. Приносят его к караульному офицеру, который, верный долгу и присяге, спешит с ним во дворец. Было далеко за полночь. Офицера призывают в спальню. «Что случилось? — спрашивает встревоженный Государь. — Не пожар ли?» — «Нет, Ваше Величество, — отвечает офицер, — благодаря Богу, о пожаре ничего не слыхать. А я принес вам лимон» . — «Какой лимон?» — «Да тот, за которым Ваше Величество повелели иметь особое строжайшее наблюдение». Тут Государь вспомнил и понял, в чем дело. Можно судить, как Александр Павлович, отменно вежливый, но вместе с тем вспыльчивый, отблагодарил чересчур усердного офицера, который долго после того был известен между товарищами под прозвищем «лимон».

ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЙ ИЗВОЗЧИК

Однажды Император Александр I прогуливался, по обыкновению, по Английской набережной. Его экипаж на этот раз почему-то не следовал за ним, а между тем вдруг хлынул проливной дождь. Государь подозвал первого попавшегося извозчика и велел везти себя к Зимнему дворцу. Наконец подъехали. Александр не имел при себе денег, как это обыкновенно случается с державными особами, просит извозчика обождать. «Э, нет, ваше благородие, не могу, — отвечает извозчик, — Господа офицеры зачастую меня надували. А вот оставьте ка вашу шинель в заклад, дело-то будет вернее». Через несколько минут Государь выслал служителя передать извозчику 25 рублей и получить обратно оставленную шинель. Но извозчик сказал с видом человека себе на уме: «Ты, голубчик, видно, за дурака меня принимаешь: ведь шинель-то стоит дороже 25 рублей; пожалуй, ты хочешь эдаким манером поживиться барской шинелью. Пускай лучше барин, которого я возил, сам придет за шинелью, а иначе я ее не отдам». Только после того, как подошел царский лейб-кучер Илья, которого в Петербурге знал всякий ребенок, извозчик отдал шинель и уехал вполне довольный и счастливый.

В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

Император Александр вел в Царском Селе вполне уединенную жизнь. Двора с ним не было. Он сам просматривал счета расходов по дворцовому ведомству и принимал только одних министров, и то в назначенные им дни. Император вставал обыкновенно в 5 часов, тотчас одевался, писал, затем сходил в парк, осматривал ферму, новые постройки, принимал особ, которые являлись по делам и преследовали его в самом парке, постоянно открытом как днем, так и ночью. Государь гулял в нем один, без всяких предосторожностей: часовые стояли только у дворцов. Принужденный вследствие расстроенного здоровья соблюдать строгую диету, Александр обедал один в своих покоях и по своей обыкновенной привычке ложился очень рано. Во время вечерней зари гвардейские музыканты играли под его окнами…

Императрица Елизавета жила тоже вполне уединенно: при ней находилась только одна фрейлина, приемов не было… Императрица показывалась в парке только по вечерам, верхом. Я часто видела, как она проезжала шагом по этим темным аллеям, в сопровождении одной фрейлины и берейтора. Мне казалось, что какое-то облако грусти окружало Императрицу. Она точно боялась прогуливаться по парку утром, чтобы не обеспокоить Императора. Следовало ли ей бояться этого?..

гр. Шуазель-Гуфье

МОЖНО ИСПРАВИТЬ

В царствование Александра возникли три новых университета — Казанский, Харьковский и Петербургский. До министра просвещения дошли слухи о том, что преподавание в Казанском университете идет по ложной дороге; назначена была ревизия университета и ревизором послан Магницкий. Он налетел на университет, пошарил кое-что, пробыл всего шесть дней в Казани и, воротившись, доложил, что университет по всей справедливости и строгости законов подлежит уничтожению, причем в виде публичного его разрушения. Император Александр I положил на доклад резолюцию: «Зачем разрушать, можно исправить». Для исправления Магницким была создана инструкция, которая указывала, как должны преподаваться предметы университетского курса, например философия должна руководствоваться более всего посланиями апостола Павла, начала политических наук должны быть извлекаемы из творений Моисея, Давида и Соломона и только в случае какого недостатка — из сочинений Аристотеля и Платона; преподаватель всеобщей истории должен был меньше говорить о первоначальном обществе и должен был показать, как от одной пары все человечество развилось. Студенты распределялись не по курсам, а по степеням нравственного содержания; каждый разряд жил в особом этаже университетского здания, обедали отдельно, чтобы порочные не могли заражать. Преподаватели перестраивали свои курсы в духе инструкции. Один преподаватель даже задумал построить чистую математику на принципах нравственности и в этом направлении читал однажды речь, доказывая, что математика вовсе не содействует развитию вольнодумства, подтверждая высочайшие истины веры, например: как без единицы не может быть числа, так и мир не может быть без единого творца; гипотенуза в прямоугольном треугольнике есть не что иное, как символ соединения земного с божественным, горнего с дольним…

КУТУЗОВ

Суворов ставил его много выше других своих соратников. «Хитер, хитер! Умен, умен! Никто его не обманет», — говорил о Кутузове Суворов. Конечно, в Кутузове было много и лукавства и умения играть людьми, когда ему это было нужно, близкие к нему это хорошо понимали. «Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком: это был другой Моцарт или Россини, обвораживающий слух разговорным своим смычком. Никто лучше его не был в ласкательстве и в проведении того, кого обмануть или обворожить принял он намерение». Этот «тончайший политик» не любил делиться славой… «Тех, кого он подозревал в разделении славы его он невидимо подъедал так, как подъедает червь и любимое и ненавистное деревцо…» — так отзывается о нем человек, ежедневно его видевший и имевший с ним постоянные деловые отношения в 1812 году, дежурный генерал Маевский. «…Надо было еще поймать минуту, чтобы заставить его выслушать себя и кое-что подписать. Так он был тяжел для слушания дел и подписи своего имени в обыкновенных случаях».

Офицер Данилевский употребил однажды некоторые смелые выражения против Наполеона. Кутузов прервал его и строго заметил: «Молодой человек, кто дал тебе право издеваться над одним из величайших людей? Уничтожь неуместную брань!». Это характерно для отношения Кутузова к своему противнику. И все-таки он не терял надежды одолеть, если не «разбить», то перехитрить Наполеона, одолеть его, используя все — и время, и пространство. Это не значило, конечно, что он отказывался от активной военной борьбы с Наполеоном. Но эту борьбу он хотел вести с наименьшей затратой живых сил русского народа. Среди провожавших Кутузова, когда он после своего назначения отъезжал из Петербурга к армии, был его племянник, к которому фельдмаршал благоволил. «Неужели вы, дядюшка, надеетесь разбить Наполеона?» — спросил он. «Разбить? Нет, не надеюсь разбить! А обмануть — надеюсь!»

Лористон начал с жалоб на «варварские поступки крестьян с французами, попадающими в их руки». Фельдмаршал ответил: «Нельзя в три месяца сделать образованной целую нацию, которая, впрочем, если говорить правду, отплачивает французам той монетой, какой должно платить вторгнувшейся орде татар под командой Чингисхана» … Когда Кутузов сказал Лористону, что русский народ смотрит на французов, как на татар, вторгшихся под начальством Чингисхана, а Лористон ответил: «Однако есть же некоторая разница», то фельдмаршал возразил, что русский народ никакой разницы не усматривает.

После Суворова никто не умел так говорить с солдатами, как Кутузов, и вот как он в эти холодные и голодные дни объяснялся с войсками.

«Главнокомандующий на походе, обгоняя колонны, иногда беседовал с солдатами. Подъехав однажды к лейб-гвардии Измайловскому полку, князь Кутузов спросил: «Есть ли хлеб?» — «Нет, ваша светлость» . — «А вино?» — «Нет, ваша светлость». — «А говядина?» — «Нет, ваша светлость» . Приняв грозный вид, князь Кутузов сказал: «Я велю повесить провиантских чиновников. Завтра навезут вам хлеба, вина, мяса, и вы будете отдыхать». «Покорнейше благодарим!» — «Да вот что, братцы: пока вы станете отдыхать, злодей-то, не дожидаясь вас, уйдет!» В один голос возопили измайловцы: «Нам ничего не надо, без сухарей и вина пойдем его догонять!». Таков рассказ очевидца.

Заграничный поход начался. Пруссаки перешли на сторону России. Предстояли годы всеевропейского побоища. И только уже прощаясь с жизнью, старый фельдмаршал решился откровенно сказать, как он смотрит на это новое кровопролитие, на войну 1813 года, затеянную царем не только без всякой пользы для России, но и в прямой вред русскому народу в будущем.

Дело было в городе Бунцлау, в прусской Силезии, в апреле 1813 года. Кутузов, тяжко больной, лежал уже на постели, с которой ему не суждено было встать. Не суждено было ему и начать военные действия против Наполеона, уже шедшего на русских и пруссаков со значительными силами.

27 апреля 1813 года Кутузов умирал, и Александр I прибыл в Бунцлау к его смертному одру проститься с фельдмаршалом. За ширмами около постели, на которой лежал Кутузов, находился состоявший при нем чиновник Крупенников. И вот диалог, подслушанный Крупенниковым и дошедший до (гофмейстера) Толстого: «Прости меня, Михаил Илларионович!» — «Я прощаю, Государь, но Россия вам этого никогда не простит» . Царь не ответил ничего.

БАРКЛАЙ-ДЕ-ТОЛЛИ

«Великое дело сделано. Теперь остается только пожать жатву, — сказал Барклай, прощаясь со своим адъютантом Левенштерном. — Я передал фельдмаршалу армию сохраненную, хорошо одетую, вооруженную и не деморализованную… Фельдмаршал ни с кем не хочет разделить славы изгнания неприятеля из империи». Барклай, уезжая из армии, сказал еще: «Народ, который бросит теперь, может быть, в меня камень, позже отдаст мне справедливость». Оба предсказания исполнились. В Калуге, куда он отправился из армии, народ собрался толпою, и град камней посыпался в карету. Раздавались крики: «Смотрите, вот изменник!». Только строжайшее инкогнито спасло его от дальнейших оскорблений. Исполнилось и другое предсказание. Величайший поэт русского народа признал заслугу Барклая и поклонился его тени, но до стихотворения Пушкина «Полководец» Барклай уже не дожил.

БЕННИГСЕН

Беннигсен известен был как бессовестнейший взяточник. В 1807 году он в качестве главнокомандующего брал позорнейшим образом взятки с поставщиков, корыстно покровительствовал интендантским ворам и погубил русскую армию страшным поражением под Фридландом 14 июня 1807 года. Были слухи, что при нем солдаты в полном смысле слова умирали голодной смертью, а он, не имея раньше никакого состояния, стал богатейшим человеком, именно обворовав свою армию. При такой репутации не ему было тягаться с Кутузовым. Беннигсен никак не мог справиться со своей яростной ненавистью к Кутузову. Он послал царю донос, превосходивший все, какие он до сих пор пересылал царю. В армии говорили, будто Александр переслал этот донос фельдмаршалу. Так или иначе, результатом было то, что Кутузов приказал Беннигсену немедленно уехать из армии.

Кутузов не мог отделаться от Александра Павловича, но от некоторых врагов помельче он освободился без особых церемоний… Если принять во внимание непрерывные доносы Беннигсена на Кутузова, посылаемые Александру, который вполне Беннигсену сочувствовал, то звучит довольно ехидной иронией коротенькое извещение, которым фельдмаршал уведомил царя о том, что выслал вон из армии (и именно за доносы царю) этого царского корреспондента: «По случаю болезненных припадков генерала Беннигсена и по разным другим обстоятельствам предписал я ему отправиться в Калугу и ожидать там дальнейшего назначения от Вашего Величества, о чем счастие имею донести». Какой курьезный смысл приобретает здесь эта шаблонная фраза о «счастье»! Александр проглотил и эту обиду и даже не спросил, почему Кутузов счел Калугу подходящим курортом для «больного» Беннигсена.

ПЛАТОВ

Князь Багратион, имевший всегда большое влияние на Платова, любившего предаваться пьянству, приучил его в 1812 году к некоторому воздержанию от горчичной водки — надеждой на скорое получение графского достоинства. Платов часто осведомлялся у Ермолова, не привезен ли был в числе бумаг указ о возведении его в графское достоинство. Ермолову долгое время удавалось обманывать Платова, но атаман, потеряв наконец всякую надежду быть графом, стал ужасно пить; он был поэтому выслан из армии в Москву; Кутузов же, отправляясь в армию, вызвал его опять туда и в октябре того года доставил ему графский титул.

КУЛЬНЕВ

Начальствуя всегда авангардами, Кульнев был неусыпен в надзоре за неприятелем и говаривал: «Я не сплю и не отдыхаю для того, чтобы армия спала и отдыхала». И подлинно, он почти не спал и не отдыхал. Он, можно сказать, надевал на себя одежду при начатии войны и снимал ее с себя при заключении мира. Все разоблачение его на ночной сон состояло в снятии с себя сабли, которую клал у изголовья. Только в течение дня, по возвращении дальних разъездов с уведомлением о далеком расстоянии неприятеля и бездействии оного, тогда только он позволял себе умыться и переменить белье, после чего немедленно и в ту же минуту опять надевал на себя одежду и в ней прождал ночь, имея коня оседланным у балагана или куреня своего. При первом известии с передовой цепи о выстреле или движении неприятеля Кульнев являлся с одним только ординарцем или вестовым к той части цепи, откуда слышен был выстрел, или где примечен был неприятель. Там, на самом месте происшествия и своими собственными глазами, он видел, нужно ли подымать весь авангард или часть оного, и стоит ли тревога эта, чтобы будить и тревожить всю армию или корпус, к коему принадлежал авангард, им командуемый. Во время ночи каждый возвратившийся начальник разъезда должен был будить его и доносить, видел или не видел, встретил или не встретил неприятеля, все одно.

Кульнева причуды происходили от его веселого нрава, никогда ни от чего не унывавшего, и от неподдельной, самобытной оригинальности его характера. Суровый образ жизни предпочтен им был роскошному образу жизни от большего приличия первого солдатскому быту. К тому же и не из чего было ему роскошествовать. Из скудного жалования майорского, а потом из весьма в то время недостаточных жалований полковничьего и генерал-майорского он ежегодно и постоянно, до конца своей жизни, уделял треть на содержание дряхлой и бедной своей матери, о чем знает весь город Люцин, где она жила. Другую треть употреблял он на необходимые потребности для военного человека: мундиры, содержание верховых лошадей, конной сбруи и прочее; наконец последнюю — на пищу себе. Эта пища состояла из щей, гречневой каши, говядины или ветчины, которую он очень любил. Всего этого готовилось у него ежедневно вдоволь, на несколько человек. «Милости просим, — говаривал он густым и громким своим голосом, — милости просим, только каждого гостя с своим прибором, ибо у меня один». Питейным он — подобно того времени гусарским чиновникам — не пресыщался: стакан чая с молоком поутру, вечером — с ромом; чарка водки перед завтраком, чарка — перед обедом, для лакомства — рюмка наливки, а для утоления жажды — вода или квас; вот все питейное, которое употреблял Кульнев в продолжение суток. На водку он был чрезмерно прихотлив и потому сам гнал и подслащивал ее весьма искусно. Сам также заготовлял разного рода закуски и был большой мастер мариновать рыбу, грибы и прочее, что делывал он даже в продолжение войны, в промежутках битв и движений. «Голь хитра на выдумки, — говаривал он, потчуя гостей, — я, господа, живу по-донкишотски, странствующим рыцарем печального образа, без кола и двора; потчуя вас собственным стряпаньем и чем Бог послал».

1812 года, будучи на Двине, следственно, недалеко от города Люцина, где жил брат его (мать его тогда уже скончалась), он писал к нему:

«Я повозку мою по сие время не отыщу; остался в одном мундире; пить и есть нечего. Привези, брат, водочки и кусок хлеба подкрепить желудок, ибо с самого начала этой войны я еще не спал и порядочно не ел… Ежели я паду от меча неприятельского, то паду славно. Я почитаю счастьем пожертвовать последнюю каплю крови моей, защищая Отечество».

Как Кульнев чувствовал, как говорил, так он и сделал. Спустя несколько дней после этого письма, 1812 года, 20 июля, в сражении под Клястицами, ядро оторвало ему обе ноги; он упал и, сорвав с шеи свой крест Св. Георгия, бросил окружавшим его, сказав им: «Возьмите! Пусть неприятель, когда найдет труп мой, примет его за труп простого, рядового солдата и не тщеславится убитием русского генерала».

Кульнев был в гробу, а память о добродетелях его цвела и созревала. В восьмидневные ночные поиски за Двиною Кульнев взял в плен раненого французского генерала Сен-Жение. Услыша о смерти Кульнева, пленный генерал пролил слезы и сказал: «Русские лишились человеколюбивого героя, он платком своим и собственной рукою перевязал рану мою».

ЕРМОЛОВ

По вступлении на престол Императора Александра формуляр Ермолова, который был вовсе исключен из службы, был найден с большим трудом в главной канцелярии артиллерии и фортификации. Граф Аракчеев пользовался всяким случаем, чтобы выказать свое к нему не благоволение; имея в виду продержать его по возможности долее в подполковничьем чине, граф Аракчеев переводил в полевую артиллерию ему на голову либо отставных, либо престарелых и неспособных подполковников. Однажды конная рота Ермолова, сделав переход в двадцать восемь верст по весьма грязной дороге, прибыла в Вильну, где в то время находился граф Аракчеев. Не дав времени людям и лошадям обчиститься и отдохнуть, он сделал смотр роте Ермолова, которая быстро забралась на находящуюся вблизи высоту. Аракчеев, осмотрев конную выправку солдат, заметил беспорядок в расположении орудий. На вопрос его: «Так ли поставлены орудия на случай наступления неприятеля?», Ермолов отвечал: «Я имел лишь в виду доказать вашему сиятельству, как выдержаны лошади мои, которые крайне утомлены». «Хорошо, — отвечал граф, — содержание лошадей в артиллерии весьма важно». Это вызвало следующий резкий ответ Ермолова в присутствии многих зрителей: «Жаль, ваше сиятельство, что в артиллерии репутация офицеров зависит от скотов». Эти слова заставили взбешенного Аракчеева поспешно возвратиться в город.

Хотя цесаревич (Константин), бывший яростным врагом либерализма, не терпел ни малейшего возражения или противоречия со стороны своих подчиненных, он, однако, простирал до того свое благоволение к А. П. Ермолову, которому он оказывал покровительство с самой войны 1805 года, что нередко терпеливо выслушивал резкие замечания этого генерала. Цесаревич, любивший Ермолова, отзывался о нем в следующих словах: «Ермолов в битве дерется как лев, а чуть сабля в ножны, никто от него не узнает, что он участвовал в бою. Он очень умен, всегда весел, очень остер, и весьма часто до дерзости».

РАЕВСКИЙ

Генерал Раевский был насмешлив и желчен. Во время турецкой войны, обедая у главнокомандующего графа Каменского, он заметил, что кондитер вздумал выставить графский вензель на крыльях мельницы из сахара, и сказал графу какую-то колкую шутку. В тот же день Раевский был выслан из главной квартиры. Он сказал мне, что Каменский был трус и не мог хладнокровно слышать ядра: однако под какой-то крепостью он видел Каменского, вдавшегося в опасность. Один из наших генералов, не пользующийся блистательной славою, в 1812 году взял несколько пушек, брошенных неприятелем, и выманил себе за то награждение. Встретясь с генералом Раевским и боясь его шуток, он, дабы их предупредить, бросился было его обнимать. Раевский отступил и сказал ему с улыбкой: «Кажется, ваше превосходительство, принимаете меня за пушку без прикрытия».

Раевский говорил об одном бедном майоре, жившем у него в управителях, что «он был заслуженный офицер, отставленный за отличия с мундиром без штанов».

Уже на восточном берегу, отправляясь на доклад к главнокомандующему, Раевский спросил у младшего сына:

— Скажи мне, Николенька, страшно ли тебе было в бою?

— Нисколько, — ответил тот твердо.

— Неужели? — удивился Раевский.

— Конечно, — подтвердил сын, — ведь я был рядом с тобой, — и, подумав, прибавил: — На нас ведь смотрел весь полк!

— На нас смотрел весь корпус, — многозначительно поправил Александр. — И весь корпус пошел за нами в атаку!

— На вас смотрела вся Россия! — сказал незаметно подошедший к ним князь Багратион и поочередно обнял каждого.

В 1815 году Ермолов, находясь близ Государя и цесаревича на смотру английских войск, с коими Веллингтон повторил маневр, употребленный им в сражении при Виттории, обратил внимание Государя и Великого Князя на одного английского офицера, одетого и маршировавшего с крайнею небрежностью. На вопрос Государя: «Что с ним делать? Ведь он лорд», Ермолов отвечал: «Почему же мы не лорды?».

Хотя Его Высочество (Константин) писал Государю, что он в предстоящей войне весьма бы рад служить под начальством Ермолова, но он был весьма недоволен действиями сего генерала во время пребывания его в Варшаве. Он в присутствии многих лиц сказал ему: «Государь желает слить Польшу с Россией, но вы, пользуясь огромною репутациею в армии, выказываете явное пренебрежение полякам; вы даже не хотели принимать явившихся к вам польских министров». Ермолов возразил ему на это: «Меня в грубом обращении относительно подчиненных, а тем менее поляков, никто не может упрекнуть; подобными качествами может лишь щеголять молодой заносчивый корнет уланского полка Вашего Императорского Высочества!»

Генерал Пестель, невзирая на неудачу свою под Багилами, в 1819 году, донес в Тифлис, что он одержал победу над горцами. Так как он давно не получал наград, Ермолов ходатайствовал о награждении его знаками Св.Анны 1-й степени. Когда истина обнаружилась и надлежало выслать Муравьева, который поправил дела, Ермолов советовал Пестелю отбыть в Россию. В письме своем к Государю Ермолов, прося извинения в том, что он ввел его в заблуждение, присовокупил: «Пестель скоро будет иметь счастье лично представить Вашему Величеству свою неспособность».

Во все времена царствования Императора Александра Ермолов, никогда не просивший его о себе, любил ходатайствовать о других; он излагал подобного рода просьбы в письмах своих к князю Волконскому, Кикину и Меллер-Закомельскому. Зная, как много пострадало во время вторжения французов от заразительных болезней имение A.M. Каховского, и так как на основании существующих правил надлежало ему заплатить кварту или четвертую часть доходов, равно как и недоимки за несколько лет, Ермолов просил графа Гурьева об уничтожении всего долга. Вследствие отказа графа Гурьева, отвечавшего, что он не смеет утруждать о том Его Величество, Ермолов написал одному из своих приятелей письмо, которое было прочитано Государем. Это письмо оканчивалось словами: «Граф Гурьев почел нужным поручиться в том, что Его Величество недоступен чувству великодушия и справедливости, и просил меня потому не входить впредь с подобными просьбами». Государь, много смеявшийся во время чтения письма, повелел сложить с Каховского все недоимки и уничтожить все кварты.

МАДАТОВ

Мадатов, который не был князем от рождения, но стал называть себя князем впоследствии, носил имя своей матери; дядя его Петрус-Бек пользовался большим уважением в Карабахе. Алексей Петрович Ермолов, любивший Мадатова, сказал ему однажды: «Ты настоящий яшка (уменьшительное от армяшка); на это Мадатов возразил: «Если я Яшка, вы целый Яков Яковлевич» .

Мадатов, говоривший: «Не все надо брать храбростью, нужно и хитростью», был женат на дочери генерала Саблукова, в которую я был долго влюблен. Этот до невероятия неустрашимый и хитрый генерал, трепетавший одного взгляда Ермолова, вступил в брак лишь в надежде получить звание генерал-адъютанта. Молодая жена его согласилась выйти за него замуж в убеждении, что князь Мадатов весьма значительное в Карабахе лицо. Вскоре после приезда молодых в Карабах княгиня изъявила желание посетить могилу своего тестя, человека безнравственного, ничтожного и которого место погребения не было никому известно. Князь Мадатов, не желая на первых порах разочаровывать свою молодую жену, приказал одному расторопному офицеру, состоявшему при нем в должности адъютанта, отыскать на армянском кладбище богатую гробницу, убрать ее цветами и проложить к ней дорожку. Исполнив приказание, адъютант донес о том своему генералу, который повел жену свою к этой гробнице. Молодая княгиня, введенная таким образом в заблуждение, став на колени, возносила молитвы о упокоении души усопшего.

Невзирая на то, что Мадатов вступил в брак с молодой и весьма красивой женщиной, он продолжал предаваться гнусному пороку, столь распространенному на Востоке. Однажды княгиня, войдя совершенно неожиданно в кабинет мужа, была поражена зрелищем, которое не могло не возмутить ее; но князь, нимало не смутившийся этим внезапным появлением жены, сказал ей: «Это ничего, Софья; я это делаю для того, чтобы сохранить влияние на здешний народ».

Ермолов, поручив ему однажды дочь одного кадия, или старшины, объявил ему грозно, что он желает, чтобы она была доставлена к родителям в целомудренном состоянии; Мадатов, боявшийся одного взгляда Ермолова, говорил: «Я нашелся вынужденным не спать по ночам, потому что не мог поручиться за своих адъютантов».

АРАКЧЕЕВ

В последние годы царствования Александра I особенной близостью к Императору и неизменным его расположением пользовался граф А. А. Аракчеев, ставший единственным докладчиком Государю всех дел по управлению. Аракчеев тоже был очень религиозен, и эта черта еще больше сближала его с Императором.

По происхождению мелкий дворянин, Аракчеев, по окончанию курса в кадетском корпусе, поступил на службу в Гатчину, в полк отца Александра, тогда наследника престола Павла Петровича. Здесь он быстро выдвинулся безграничной преданностью цесаревичу, аккуратностью и исполнительностью. Вступив на престол, Павел возвел своего любимца в графское достоинство, щедро наградил поместьями и поручил его заботам армию. Впрочем, за исключительно жестокое обращение с подчиненными Павел три раза лишал Аракчеева всех должностей и удалял от себя, но потом прощал его и восстанавливал в прежней должности.

Александр сблизился с Аракчеевым еще в Гатчине. Он хорошо видел все недостатки Аракчеева, считал его человеком жестоким и непросвещенным, но ценил в нем бескорыстие, искреннюю преданность и усердие в исполнении служебных обязанностей. К концу царствования граф Аракчеев сделался самым доверенным лицом Государя: все доклады министров, все распоряжения Императора проходили через него.

Аракчеев сказал однажды Ермолову: «Много ляжет на меня незаслуженных проклятий»… Этот отлично умный, хотя грубый и кровожадный солдат нередко пугал военные поселения именем достойного своего адъютанта Клейнмихеля. Найдя после смерти своей любовницы Настасьи много писем с подарками, он собрал их в одну комнату; пригласив к себе всех просителей, имена которых находились в конце писем, он сказал им: «Это ваши вещи пусть каждый возьмет свое».

НАРЫШКИН

Преемником князя Юсупова в царствование Императора Павла I был обер-камергер Нарышкин. Это был вполне русский вельможа великолепного двора Екатерины, меценат и хлебосол в самом широком смысле слова: его обеды и праздники гремели в Петербурге. Остроты, каламбуры и шутки Нарышкина долго жили в памяти петербургского общества. Сам Император Павел Петрович очень любил Нарышкина и прощал ему самые смелые его выходки. Раз при закладке одного корабля Александр I спросил Нарышкина (обер-шталмейстера): «Отчего ты так невесел?» — «Нечему веселиться, — отвечал Нарышкин, — вы, Государь, в первый раз в жизни закладываете, а я каждый день»…

— Он живет открыто, — отозвался Император об одном придворном, который давал балы чуть ли не каждый день.

— Точно так, Ваше Величество, — возразил Нарышкин, — у него два дома в Москве без крыш…

Один старик вельможа жаловался Нарышкину на свою каменную болезнь. «Вам нечего бояться, — сказал Нарышкин, — всякое деревянное строение на каменном фундаменте долго живет»…

Однажды Александр I смотрел игру актеров Петровского театра, и она ему не понравилась. Государь заметил заведовавшему театром Нарышкину:

— Твои артисты совсем испортились.

— Когда же, не может быть, Ваше Величество, — отвечал остряк Нарышкин, — как им испортиться, когда они играют на льду.

В то время под театром помещались погреба с винами.

Комментариев нет, будьте первым кто его оставит

Комментарии закрыты.