Интересные факты из жизни Александра II

РОЖДЕНИЕ

На Святой неделе, когда колокола своим перезвоном славословили праздник Воскресения, в среду, 17 апреля 1818 года, в чудный весенний день, я почувствовала первые приступы родов в 2 часа ночи. Призвала акушерку, затем вдовствующую Государыню: настоящие боли начались лишь в 9 часов, а в 11 часов я услышала крик моего первого ребенка!

Нике (Великий Князь Николай Павлович) целовал меня и плакал, и мы благодарили Бога вместе, не зная даже еще послал ли он нам сына или дочь, но тут подошла к нам maman и сказала: «Это сын». Мы почувствовали себя еще более счастливыми при этом известии, но помнится мне, что я ощутила нечто важное и грустное при мысли, что этому маленькому существу предстоит некогда сделаться Императором!

Во время крестин (совершившихся 29 апреля в Чудовом монастыре) нашему малютке было дано имя Александр; то был прелестный ребеночек, беленький, пухленький, с большими темно-синими глазами; он улыбался уже через шесть недель…

ВОСПИТАНИЕ «ОСВОБОДИТЕЛЯ»

Хотя в то время Николай Павлович еще не был наследником престола, но можно было предвидеть, что верховная власть перейдет к нему, так как и сам Император Александр I и его брат Константин были бездетны. Поэтому приращение Царствующего Дома было встречено общим ликованием. Тогдашние поэты приветствовали новорожденного торжественными одами, в которых предсказывали будущее царственного младенца. В. А. Жуковский называл его «времен своих красой» и представителем «обильного честью века». Воспитание Александра Николаевича было поручено В. А. Жуковскому и выдающемуся педагогу того времени Карлу Карловичу Мердеру. Когда ребенок подрос, законоведение ему стал преподавать граф М. М. Сперанский, а для изучения военного дела Николай, Павлович поместил сына в кадетский корпус. Все воспитатели стремились развить в цесаревиче благородные порывы, любовь к людям, сострадание и отзывчивость. Мердер, например, во время прогулок часто заходил с Великим Князем в бедные дома жителей на окраинах столицы, и всегда юноша, при виде горя и лишений, старался оказать посильную помощь и облегчить нужду. Чтобы ознакомить сына с населением и жизнью того государства, которым ему предстояло управлять, Император Николай Павлович отправил наследника в продолжительное (около 7 месяцев) путешествие по разным местностям России…

ОПАСНЫЕ ИГРЫ

В военных училищах главное занятие в лагерях, конечно, фронтовая служба. Мы ее терпеть не могли; но скука ее порой смягчалась тем, что мы принимали участие в маневрах. Раз, когда мы уже ложились спать, Александр II поднял лагерь, приказавши бить тревогу. Через несколько минут весь лагерь ожил. Несколько тысяч мальчиков собрались вокруг знамен. В ночной тишине раздался тяжелый гул пушек артиллерийского училища. Весь военный Петергоф прискакал в лагерь; но вследствие какого-то недоразумения царю не приводили лошади. Поскакали во все концы ординарцы, чтобы достать царю коня; но коня не оказывалось. Так как Александр II был не особенно хороший наездник, то он не садился на чужую лошадь. Он был очень сердит и, когда к нему подскакал ординарец, рапортуя: «Лошадь Вашего Величества ведут с Бабьигоны», он грозно разразился: «Дурак, разве у меня одна лошадь?».

Сгущавшаяся темнота, пушечные выстрелы, топот кавалерии — все это действовало на нас, мальчиков, сильно возбуждающим образом, и, когда Александр II пустил нашу колонну в атаку, оставаясь впереди ее, мы едва не смяли его. Сомкнутые в ряды, с опущенными штыками, мы, должно быть, имели грозный вид; и я видел, как Император, который все еще стоял пешим, тремя громадными скачками очистил путь для колонны. Я понял тогда, что значит колонна, идущая сомкнутыми рядами, возбужденная музыкой и наступлением. Перед нами стоял Император, наш военный начальник, к которому мы все относились с благоговением. Между тем я чувствовал, что ни один из нас не подвинулся бы на вершок и не остановился бы, чтобы дать ему дорогу. Мы составляли идущую колонну, он являлся препятствием, и колонна смяла бы его. В подобных случаях мальчики с ружьями в руках еще страшнее старых солдат.

Кропоткин

ЛУЧШЕ СВЕРХУ

Александр II, не навидивший сам крепостное право и поддерживаемый, точнее, побуждаемый в собственной семье женой, братом Константином и Великой Княгиней Еленой Павловной, сделал первый шаг в этом направлении. Он хотел, чтобы инициатива реформы исходила от самих помещиков. Но ни в одной губернии нельзя было убедить помещиков подать подобный адрес Государю. В марте 1856 года Александр II сам обратился к московскому дворянству с речью, в которой доказывал необходимость реформы; но ответом было упорное молчание. Александр II рассердился тогда и закончил речь памятными словами Герцена: «Лучше, господа, чтобы освобождение пришло сверху, чем ждать, покуда оно придет снизу». Но даже эти слова не подействовали.

ДОЛГОЖДАННОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ

19 февраля 1861 года, в день восшествия на престол, государственный секретарь Бутков доставил в Зимний дворец «Положение» об освобождении крестьян и Манифест об этом, написанный Московским митрополитом Филаретом. После горячей молитвы Государь подписал оба документа, и 23 миллиона людей получили давно желанную свободу. Совершив величайший в русской истории государственный акт, Император почувствовал великую радость. «Сегодня — лучший день в моей жизни!» — сказал он, целуя свою младшую дочь, Великую Княжну Марию Александровну. 5 марта состоялось обнародование Манифеста. Всеобщее ликование было безгранично, и когда Государь показался на улицах столицы, народ приветствовал его долго не смолкавшими криками. По всей империи Манифест был встречен как величайшее благо, о котором народ мечтал много лет. Слушая слова его: «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного», толпы крестьян в сельских церквах плакали от умиления и радости. Вскоре по обнародовании акта 19 февраля Император стал объезжать Россию, и всюду благодарный народ встречал царя-освободителя с проявлением безграничного восторга.

ПОЧЕМУ ВЫ НЕ УМЕРЛИ?

Мы отправились на развод. Когда военная церемония кончилась, Александр II, который все еще продолжал сидеть на коне, громко крикнул: «Господа офицеры, ко мне!» Офицеры окружили царя, и он громко начал речь о великом событии дня.

— Господа офицеры… Представители дворянства в армии… — долетели до нас отрывки речи. — Положен конец вековой несправедливости… Я жду жертв от дворянства… Благородное дворянство сомкнётся вокруг престола…

И так далее. Когда Александр кончил, ему ответили восторженными криками «ура!».

Назад мы скорее добежали, чем дошли до корпуса. Мы спешили в итальянскую оперу на последний в сезоне сборный дневной спектакль. Не подлежало сомнению, что будут какие-нибудь манифестации. Поспешно сбросили мы военную амуницию, и я с несколькими товарищами помчался в театр, на галерею шестого яруса. Театр был переполнен.

Во время первого же антракта курильная наполнилась возбужденной молодежью. Знакомые и незнакомые восторженно обменивались впечатлениями. Мы тут же порешили возвратиться в зал и запеть всем вместе «Боже, царя храни!».

Но вот донеслись звуки музыки, и мы поспешили обратно в зал. Оркестр играл уже гимн; но звуки его скоро стали утопать в криках «ура!» всех зрителей! Я видел, как дирижер Бавери махал палочкой, но не мог уловить ни одного звука громадного оркестра. Бавери кончил, но восторженные крики «ура!» не прекращались. Он снова замахал палочкой; я видел движение смычков, видел, как надувались щеки музыкантов, игравших на медных инструментах, но восторженные крики опять заглушали музыку. Бавери в третий раз начал гимн. И только тогда, к самому концу, отдельные звуки медных инструментов стали порой прорезать гул человеческих голосов.

Такие же восторженные сцены повторялись и на улицах. Толпы крестьян и образованных людей стояли перед Зимним дворцом и кричали «ура!». Когда царь показался на улице, за его коляской помчался ликующий народ. Герцен был прав, сказавши два года спустя, когда Александр II топил польскую революцию в крови, а Муравьев-вешатель душил ее на эшафоте: «Александр Николаевич, зачем вы не умерли в этот день? Вы остались бы героем в истории!».

П. Кропоткин

ПРИДВОРНАЯ ЖИЗНЬ

В придворной жизни, без сомнения, много живописного. Элегантная утонченность манер (хотя, быть может, и поверхностная), строгий этикет, блестящая обстановка, несомненно, производят впечатление. Большой выход — красивое зрелище. Даже простой прием у Императрицы нескольких дам резко отличается от обыкновенного визита. Прием происходит в великолепной зале, гости вводятся камергерами в расшитых золотом мундирах, за Императрицей следуют великолепно одетые пажи и фрейлины, — и все выполняется с особой торжественностью. Быть действующим лицом в придворной жизни для мальчика моих лет, конечно, было больше чем любопытно. К тому же нужно сказать, что на Александра II я тогда смотрел как на героя рода; он не придавал значения придворным церемониям, начинал тогда работать в шесть часов утра и упорно боролся с реакционной партией, чтобы провести ряд реформ, в ряду которых освобождение крестьян составляло лишь первый шаг.

П.Кропоткин

ТЯЖЕЛАЯ СЛУЖБА

Моя служба на балах была не из легких. Александр II не танцевал и не сидел, а все время ходил между гостей. Камер-пажу приходилось идти на некотором расстоянии от царя так, чтобы не торчать слишком близко и вместе с тем быть под рукой, чтобы явиться немедленно на зов. Это сочетание присутствия с отсутствием давалось не легко. Не требовал его и Император: он предпочел бы, чтобы его оставили одного, но таков уж был обычай, которому царю приходилось подчиниться. Хуже всего было, когда Александр II входил в толпу дам, стоявших вокруг танцующих Великих Князей, и медленно двигался там. Не особенно легко было пробираться среди этого живого цветника, который расступался, чтобы дать дорогу царю, но сейчас же замыкался за ним. Сотни дам и девиц не танцевали, а стояли тут же в надежде, что, быть может, кто-нибудь из Великих Князей заметит их и пригласит на польку или на тур вальса.

П. Кропоткин

ВНИМАТЕЛЬНАЯ СЛЕЖКА

Система шпионства, практикующаяся во дворце, а в особенности вокруг самого Императора, покажется совершенно невероятной непосвященным, но следующий случай даст о ней некоторое представление. В семидесятых годах один из Великих Князей получил хороший урок от одного петербуржца. Последний запретил Великому Князю приезжать в его дом. Раз, возвратившись неожиданно и найдя Великого Князя в гостиной, он бросился на него с палкой. Молодой человек бегом спустился с лестницы и было уже совсем успел вскочить в карету, когда преследующий настиг его и ударил палкой. Околоточный, который стоял у подъезда, побежал с докладом к обер-полицмейстеру Трепову, а этот, в свою очередь, вскочил в дрожки и помчался к Государю, чтобы раньше всех отрапортовать о «прискорбном случае». Александр II вызвал Великого Князя и переговорил с ним. Дня два спустя один старый чиновник, служивший в третьем отделении, передавал в доме моего товарища весь разговор между царем и Великим Князем.

— Государь был очень сердит, — сообщил им чиновник, — и сказал в конце концов Великому Князю: «И как это вы своих дел не умеете устраивать!».

Чиновника спросили, конечно, как он может знать о беседе с глазу на глаз, и его ответ был очень характерен:

— Слова и мнения Его Величества должны быть известны нашему отделению. Разве иначе можно было бы вести такое важное учреждение, как государственная полиция? Могу вас уверить, что ни за кем так внимательно не следят в Петербурге, как за Его Величеством.

П. Кропоткин

ЗОЛОТОЙ ЧЕЛОВЕК

Каждый министр, каждый генерал-губернатор, прежде чем войти с докладом в кабинет к царю, справлялся тогда предварительно у камердинера царя, в каком расположении духа сегодня Его Величество. Сообразно с ответом министр или докладывал Императору о каком-либо щекотливом деле, или же держал его в портфеле до более благоприятного момента. Когда в Петербург приезжал генерал-губернатор Восточной Сибири, он всегда посылал своего личного адъютанта к камердинеру с хорошим подарком. «Бывают дни, — говорил генерал-губернатор, — когда Государь пришел в бешенство и отдал бы под суд всех и меня в том числе, если бы я доложил ему о некоторых делах, но бывают также дни, когда все сходит гладко. Золотой человек этот камердинер».

ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ПАМЯТЬ

Покойный Государь Александр Николаевич, как в сущности и все члены царствующего дома Романовых, обладал замечательной памятью. Последующие два эпизода послужат тому довольно интересной характеристикой.

Его Величество потребовал к себе однажды флигельадъютанта М. Л. Дубельта во время его дежурства. Посадив его, он с обычной своей любезностью, взяв со стола папиросницу, протянул ее Дубельту, сказав:

— Хочешь папироску?

— Я не курю, Ваше Величество, благодарю вас, — отвечал Дубельт.

Более чем через три года после этого, в Курске, когда Дубельт был начальником корпусного штаба, Государь пригласил его в свой кабинет для отдачи некоторых приказаний, относящихся до смотра 4-й кавалерийской дивизии, назначенного на следующий день. Протянув Дубельту папиросницу, его величество ее быстро отдернул, сказав:

— Ах, виноват, ты не куришь.

Весною 1853 года Михаил Дубельт ходил иногда гулять на Дворцовую набережную со своей женой, урожденной Пушкиной — дочерью поэта, и в сопровождении огромной собаки, именуемой Татаром. Однажды они во время прогулки встретили наследника престола Александра Николаевича и при нем была огромная собака Рог, сенбернарской породы. Звери сцепились в драке, что, конечно, наделало много шуму и визга. Во избежание подобной сцены, Дубельт не брал более с собой своей собаки, когда считал возможным встретить на прогулке его высочество. Однажды отец Дубельта, Леонтий Васильевич, возвратившись домой из своей канцелярии часа в три дня, сказал:

— Бедный наследник. Он нездоров и ему сегодня ставили пиявки.

Натурально, М. Л. Дубельт полагал прогулку для его высочества в тот день невозможной, пошел гулять с женой и взял Татара. На набережной они встретили наследника, а за его высочеством шла его собака Рог, и баталия у Рога с Татаром произошла более ожесточенная, чем предыдущая. Его высочество кричит: «Рог!», Дубельт кричит: «Татар!», и во время этой суматохи Дубельт сказал:

— Ах, Ваше Высочество, я думал, что я вас сегодня не встречу.

В этот момент собаки отстали друг от друга и хозяева их поспешили уйти каждый в свою сторону.

После этого прошло более четырех лет времени и важные перемены совершились. Император Николай скончался, наследник престола Александр Николаевич сделался Императором. Окончилась Крымская война и Михаил Дубельт, удостоенный звания флигель-адъютанта, служил в Елисаветграде начальником корпусного штаба. Его потребовали по служебным делам в Петербург, и в бытность свою дежурным при его величестве в Красном Селе он имел счастье завтракать с монархом. Приборов было всего четыре: Государь, один из Великих Князей, командир гвардейского корпуса генерал-адъютант Плаутин и Михаил Дубельт. Во время завтрака его величество обращается к Дубельту с вопросом:

— А что твой Татар жив?

— Нет, Ваше Величество, Татар издох.

— И мой Рог, издох, а помнишь, как они дрались на набережной? Скажи, пожалуйста, — продолжал Государь, — почему ты во время их последней драки сказал, что ты не думал меня встретить?

— Оттого, Государь, что в этот день мой отец, приехав домой, сказал, что вы не совсем здоровы и что вам дома ставили пиявки.

— И Леонтий Васильевич сказал правду, — возразил Государь, — меня тогда таким премудрым способом действительно лечил доктор Мандт: поставит одну или две пиявки, а потом ступай гулять.

УДАЧНЫЙ СМОТР

В 1861 году ранней осенью Государь Александр Николаевич, предприняв путешествие в Крым, в Ливадию, произвел высочайший смотр в Курске 4-й кавалерийской дивизии, начальником которой был генерал-лейтенант Столпаков. Начальник корпусного штаба свиты его величества генерал-майор Михаил Леонтьевич Дубельт был на этом смотру за старшего, так как корпусной командир барон Офенберг получил разрешение встретить Императора в Чугуеве, где был назначен смотр 6-й кавалерийской дивизии. Дубельт приветствовал Государя у строя, и смотр прошел блистательно. По окончании оного его величество, садясь в коляску, предложил Дубельту возвратиться в город вместе с ним. Во время дороги Государь сказал Дубельту:

— Дивизия славная и я смотром остался вполне доволен. Поздравь от меня Столпакова с лентою Белого Орла.

— Ваше Величество, — возразил Дубельт, — вы такой добрый, то вместо ленты наградите генерала Столпакова арендой!.. Он состояния никакого не имеет, у него теперь дочь выходит замуж, и я знаю, что он очень нуждается.

Ничего не ответив, Государь ехал несколько минут молча, так что Дубельтом овладело беспокойство, что не навлек ли он на себя неудовольствие Государя Императора за свое, быть может, неуместное ходатайство. Потом Государь заговорил снова о посторонних предметах, и когда коляска остановилась у дворца, то его величество сказал Дубельту:

— Пойдем завтракать.

В зале был накрыт стол, и тут ожидали Государя граф Александр Владимирович Адлерберг, курский губернатор Владимир Иванович Ден и курский губернский предводитель дворянства Николай Яковлевич Скарятин. Государь, не останавливаясь, прошел в свой кабинет, граф Адлерберг за ним последовал, а Дубельт остался в зале. Через несколько минут граф возвратился и, подойдя к Дубельту, сказал ему:

— Вам, конечно, Михаил Леонтьевич, будет приятно узнать, что Государь Император был весьма доволен смотром и назначил в награду генералу Столпакову аренду на 12 лет — по три тысячи рублей в год.

Великодушие и милость Императора Александра Николаевича не требуют комментария.

СОМНИТЕЛЬНАЯ БЛАГОНАДЕЖНОСТЬ

Государь с обычной своей приветливостью принял Дубельта в своем кабинете, поздоровался, посадил, и затем произошел следующий разговор:

— Я хотел переговорить с тобою по весьма важному делу, — начал Государь, — скажи мне, пожалуйста, какого ты мнения о генерале С.?

— Мне кажется, Ваше Величество, — ответил Дубельт, — что корпусной командир о нем отличного мнения и что он действительно один из лучших наших начальников дивизий.

— Нет, не в строевом отношении, — возразил Государь, — я знаю, что в нем он хорош, а в политическом?

— Я думаю, Государь, что у него нет политического отношения, он всецело занят ремонтами и обучением своей дивизии, и в политику не вдается никогда. Но вам он человек вполне преданный, и всегда являет благоговейное уважение и полнейшую любовь.

— Так ты его плохо знаешь. Вот что он написал в одном письме: «Все мы имеем недостатки, но у нашего Государя их гораздо более, чем у кого-либо другого. Впрочем, не нуждайся я в службе, как в средстве к жизни, я бы давно службу отправил бы к ч…».

При виде изумленной физиономии Дубельта Государь продолжал:

— Тебе это, может быть, покажется смешным, а мне каково переносить подобные вещи… Я не могу допустить, чтобы в настоящее тревожное время, при большом составе кавалерийских дивизий и когда в них так много молодежи, во главе дивизии стоял генерал, который так отзывался о службе, и я уже приказал военному министру сменить С.

— Ваше Величество, — почтительно доложил Дубельт, — мне кажется, что если вы меня удостоили великой чести призвать для объяснений по этому делу, то Ваше Величество этим самым дали мне право, и даже обязанность, откровенно высказать вам мое мнение.

— Конечно, говори.

— Ваше Величество, не сменяйте С.

— Что ж ты хочешь, чтобы я сделал?

— Дозвольте мне, так как я дня через три возвращаюсь в Елисаветград, остановиться в Курске, осмотреть 4-ю кавалерийскую дивизию по полкам, постараться вникнуть в дух офицеров и истинную правду вам донести. Если это недоразумение даже не разъяснится, но в дивизии окажется все благополучно, то вы, быть может, по доброте своей простите С. в память его до сих пор верной службы и отличий в Севастополе.

Пристально посмотрев на Дубельта в продолжение почти минуты, Государь Император спросил:

— А ты берешь ли это дело на свою ответственность?

— Весьма охотно, тем более, что оно, вероятно, разъяснится недели через две.

— Хорошо, заезжай к военному министру и скажи ему, чтобы он мне обо всем этом доложил.

После этого Государь еще с четверть часа весьма милостиво разговаривал с Михаилом Дубельтом… Во время этого милостивого разговора Его Величество, вспомнив, что Дубельт, оправдывая генерала С., упомянул о газете «Колокол», поставил Дубельту вопрос: которого из двух он предпочитает — Герцена или князя Долгорукова, в то самое время издававшего также за границей газету «Правда». На ответ Дубельта, что, по его мнению, оба они одинаково дурные люди, Его Величество возразил, что он предпочитает Герцена, который хотя постоянно бранится, но по крайней мере хотя иногда что-либо предлагает дельное, между тем как князь (Петр) Долгорукий только бранится.

Приехав в Курск и приступив к выполнению возложенного на него Его Величеством поручения, Дубельт вскорости доискался, что упомянутое письмо было написано не генералом С., но его сыном, молодым поручиком Белорусского гусарского полка, находившимся в составе той же дивизии. Недоразумение становилось очевидным. Письмо от С. из Курска, доложенное Его Величеству, натурально было принято как написанное генералом С., так как в Петербурге в ту минуту и не вспомнили, что в той же дивизии есть офицер того же имени.

Это интересное дело окончилось совершенно правильно. Молодой С. был удален из службы, а отец его продолжал командовать дивизией, вероятно, не подозревая до самой своей смерти, какая грозная туча висела над его головой, но не разразилась из-за доступности, справедливости и милосердия монарха.

ТЯЖЕЛЫЕ ОЖИДАНИЯ

В день освобождения крестьян Александра II боготворили в Петербурге; но замечательно то, что, помимо этого момента энтузиазма, его не любили в столице. Брат его Николай Николаевич неведомо почему был очень популярен среди мелких лавочников и извозчиков. Но ни Александр II, ни Константин, вождь партии реформ, ни Михаил не пользовались особой любовью ни одного класса из населения столицы. Александр II унаследовал от отца много черт деспота, и они просвечивали иногда, несмотря на обычное добродушие его манер. Он легко поддавался гневу и часто обходился крайне пренебрежительно с придворными. Ни в вопросах политики, ни в личных симпатиях он не был человеком, на которого можно было положиться, и вдобавок отличался мстительностью. Сомневаюсь, чтобы он искренно был привязан к кому-нибудь. Окружали его и были близки ему порой люди совершенно презренные, как, например, граф Адлерберг, за которого Александр II постоянно платил долги; другие же прославились колоссальным воровством. Уже с 1862 года можно было опасаться, что Александр II вновь вступит на путь реакции. Правда, было известно, что он хочет преобразовать суд и армию, что ужасное телесное наказание отменяется и что России дадут местное самоуправление, а может быть, какой-нибудь вид конституции, но малейшие беспорядки подавлялись по его приказанию с беспощадной строгостью. Каждое такое возмущение он принимал за личное оскорбление. В силу этого постоянно можно было ожидать от Александра II самых реакционных мер.

П. Кропоткин

ОСТАВИЛИ…

Помню, раз мы везли Императора Александра II в Одессу. Поезд остановился на несколько минут на станции Бирзула, Император захотел прогуляться и, чтобы не быть замеченным публикой, вышел на платформу, но не на левую сторону, куда был выход и где его все ждали, а на правую. Между тем начальник станции и обер-кондуктор этого не заметили, и когда наступило время отправления поезда, он был отправлен. Таким образом, отправили поезд, а Император остался на станции. Конечно, это сейчас же заметили, поезд вернули, причем он отнесся к этому происшествию весьма добродушно.

С. Витте

ГЛУПОСТЬ ОСОБОГО РОДА

В Киевском университете был один известный хирург Гюббенет. Он во время Севастопольской войны принес очень много пользы: он много делал операций и, говорят, довольно удачных. Но он был человеком невероятной немецкой глупости. Известно, что немецкая глупость есть глупость особого рода. По-немецки можно быть глупым и одновременно довольно дельным человеком и довольно умным в сфере той специальности, которой немец себя посвящает.

Когда Император Александр II после вступления на престол как-то раз был в Киеве и заехал в университет, то ему представили профессоров; в числе других профессоров представлен ему был и Гюббенет. Тогда Император Александр II, который всех звал «на ты», говорит ему: «Ты брат здешнего полицмейстера?». Гюббенет страшно обиделся и сказал Императору: «Ваше Императорское Величество, не я его брат, а он мой брат».

Государь очень смеялся, но ничего ему на это не ответил.

СТРАННАЯ ЛЮБОВЬ

Александр II очень любил министра путей сообщения Посьета (бывшего адмирала флота). Это был человек честный, но прямолинейный и чрезвычайно ограниченный. Когда он ездил по железным дорогам, то, как правило, отдавал распоряжения, чтобы были очищены и приведены в полный порядок особые места, которые существуют на станциях с надписью «для мужчин» и «для женщин». Это было единственным приготовлением, которое делалось для его встречи, потому что у Посьета была следующая слабость: когда он приезжал на станцию, то прежде всего ходил осматривать эти места, в порядке ли они, чисты ли. Если находил непорядок в них, то происходили большие истории, он требовал взысканий; а если эти места он находил в полном порядке, то на все остальное он обращал мало внимания (вероятно, потому, что в остальном ничего не понимал).

НЕШУМНАЯ КАТАСТРОФА

Когда Император Александр II ехал по Одесской железной дороге третий раз, то произошел такой случай. Одесская дорога по направлению из Петербурга начиналась со станции Жмеринка и соединялась с Киево-Брестской (были 2 ветви: Жмеринка — Одесская дорога, Жмеринка — Киево-Брестская дорога). И вот мы ждем на станции Жмеринка прихода императорского поезда. Вдруг около станции Жмеринка императорский поезд Киев-Брест сошел с рельсов, так что Император пришел к нам на станцию пешком. Император спросил: в чем дело? Ему объяснили и так как убедились, что тут злого умысла не было, то он отнесся к этому случаю чрезвычайно добродушно. Вагон был подан, поезд поставлен на рельсы, и Император отправился дальше.

С.Витте

РЕШИТЕЛЬНОСТЬ

Во время борьбы Сербии с турками, осенью 1876 года, турецкая армия устремилась на Белград, уничтожая все на пути. Получив известие об этом, Государь, живший тогда в Ливадии, совещался по этому поводу с находившимися при нем министрами. Все глубоко сожалели о погибавшей Сербии. Князь Горчаков встал со словами: «Ваше Величество! Теперь не время слов и сожалений, наступил час дела», подал заготовленную телеграмму, повелевающую нашему послу немедля объявить Порте, что он, посол, в 24 часа покидает Константинополь, если турки тотчас не остановятся и не очистят Сербии. «Я согласен с твоим предложением», — сказал Государь Горчакову, закрывая заседание. Телеграмма была послана, и Сербия уцелела. Так по крайней мере рассказывал после сам Князь Горчаков.

В. Ключевский

ТОЛЬКО НА ТРОНЕ

Во время турецкой кампании мне пришлось везти Императора Александра II на войну. Когда поезд пришел в Яссы (это — станция Румынской железной дороги), то там нас удивило и отчасти рассмешило следующее: на станции был большой зал, и так как предполагали, что Государь, выйдя из поезда, может войти в этот зал, то там был устроен русско-императорский трон. По-видимому, по понятиям начальства этой Румынской железной дороги русский Император иначе как на троне не сидит.

С. Витте

ЧТО ЗА ПРОГРЕСС?

У Александра II, как у человека, выросшего в атмосфере произвола, инстинкт власти при случае попросту, без прикрас прорывался капризной выходкой, напоминавшей его деда: не понравилось ему слово «прогресс», и он ставит против этого слова в бумаге министра просвещения помету: «Что за прогресс! Прошу слова этого не употреблять в официальных бумагах» .

ЦАРСКИЕ «ДРУЗЬЯ»

Настоящими правителями России были тогда шеф жандармов Шувалов и петербургский обер-полицмейстер Трепов. Александр II выполнял их волю, был их орудием. Правили же они страхом. Трепов до того напугал Александра II призраком революции, которая вот-вот разразится в Петербурге, что, если всесильный обер-полицмейстер опаздывал во дворец на несколько минут с ежедневным докладом, Император справлялся: «Все ли спокойно в Петербурге?». Шувалов широко пользовался настроением своего повелителя и вырабатывал одну реакционную меру за другой. Если же Александр II не соглашался подписать их, Шувалов принимался говорить о приближающейся революции, о судьбе Людовика XVI и «ради спасения династии» умолял царя ввести новые репрессии. При всем том угрызения совести и подавленное состояние духа часто овладевали Александром II. Он впадал тогда в мрачную меланхолию и уныло говорил о блестящем начале своего царствования и о реакционном характере, которое оно теперь принимает. Тогда Шувалов устраивал медвежью охоту. В новгородские леса отправлялись охотники, придворные, партии балетных танцовщиц. Александр II, который был хорошим стрелком и подпускал зверя на несколько шагов, укладывал двух-трех медведей. И среди возбуждения охотничьих празднеств Шувалову удавалось получить от своего повелителя санкцию какой угодно реакционной меры, сочиненной им, или же утверждения любого грандиозного грабежа, намеченного клиентами графа.

НЕЗАУРЯДНАЯ ЛИЧНОСТЬ

Александр II, конечно, не был заурядной личностью; но в нем жили два совершенно различных человека, с резко выраженными индивидуальностями, постоянно боровшимися друг с другом. И эта борьба становилась тем сильнее, чем более старился Александр II. Он мог быть обаятелен и немедленно же выказать себя грубым зверем. Перед лицом настоящей опасности Александр II проявлял полное самообладание и спокойное мужество, а между тем он постоянно жил в страхе опасностей, существовавших только в его воображении. Без сомнения, он не был трусом и спокойно пошел бы на медведя лицом к лицу. Однажды медведь, которого он не убил первым выстрелом, смял охотника, бросившегося вперед с рогатиной. Тогда царь бросился на помощь своему подручному. Он подошел и убил зверя, выстрелив в упор (я слышал этот рассказ от самого медвежатника). И тем не менее Александр II всю жизнь пробыл под страхом ужасов, созданных его воображением и неспокойной совестью. Он был очень мягок с друзьями; между тем эта мягкость уживалась в нем рядом со страшной, равнодушной жестокостью, достойной XVII века, которую он проявил при подавлении польского мятежа и впоследствии, в 1880 году, когда такие же жестокие меры были приняты для усмирения восстания русской молодежи, причем никто не счел бы его способным на такую жестокость. Таким образом, Александр II жил двойной жизнью, и в тот период, о котором я говорю, он подписывал самые реакционные указы, а потом приходил в отчаяние по поводу их. К концу жизни эта внутренняя борьба, как мы увидим дальше, стала еще сильнее и приняла почти трагический характер.

П. Кропоткин

НЕНАВИСТЬ К «СИНИМ ЧУЛКАМ»

Александр II ненавидел ученых женщин. Когда он встречал девушку в очках и в гарибальдийской шапочке, то пугался, думая, что перед ним нигилистка, которая вот-вот выпалит в него из пистолета. А между тем, несмотря на его нежелание, несмотря на оппозицию жандармов, изображавших царю каждую учащуюся женщину революционеркой, несмотря на громы против всего движения и гнусные обвинения, которые Катков печатал в каждом номере своей подлой газеты, женщины все же добились открытия ряда курсов. Некоторые из них получили докторские дипломы за границей, а в 1872 году они добились разрешения открыть в Петербурге высшие медицинские курсы на частные средства…

Без сомнения, то было великое движение, изумительное по своим результатам и крайне поучительное вообще. Победа была одержана благодаря той преданности народному делу, которую проявили женщины. Они проявили ее как сестры милосердия во время Крымской войны, впоследствии как учредительницы школ, как земские акушерки и фельдшерицы, и, наконец, еще позже, они стали сестрами милосердия и врачами в тифозных бараках во время русско-турецкой войны и здесь заслужили уважение не только военных властей, но и самого Александра II, недружелюбно относившегося к ним сначала.

ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИЕ ЗАБАВЫ

Все молодые князья, кроме Александра Александровича, который всегда был большой скопидом и хороший отец семейства, следовали примеру главы дома. Оргии, которые устраивал один из них, Владимир, в ресторане на Невском, были до того отвратительны и до того известны, что раз ночью обер-полицмейстер должен был вмешаться: хозяину пригрозил Сибирью, если он еще раз сдаст Великому Князю «его специальный кабинет». «Мое-то положение каково! — жаловался ресторатор, показывая мне «великокняжеский кабинет», стены и потолок которого были покрыты толстыми атласными подушками. — С одной стороны, как отказать члену императорской фамилии, а с другой — Трепов грозит Сибирью! Конечно, я послушался генерала. Вы знаете, он всесилен теперь». Другой Великий Князь, Сергей Александрович, прославился пороками, относящимися к области психопатологии. Третьего сослали в Ташкент за кражу брильянтов у матери, Великой Княгини Александры Иосифовны.

П. Кропоткин

ЦАРЬ-МУЧЕНИК

Еще в первые годы правления Императора в России появилась революционная партия, стремившаяся к низвержению самодержавной власти и задумавшая совершить для этого цареубийство. Покушения на священную особу Государя начались еще с 1866 года. Но сам Государь не придавал им значения, говоря: «Если Богу угодно взять меня, я готов…». 4 апреля 1866 года в Петербурге на жизнь Императора покушался Каракозов. Крестьянин-костромич Осип Иванович Комиссаров спас жизнь Государя в ту самую минуту, когда злоумышленник уже поднял руку для выстрела. В 1867 году поляк-фанатик Березовский совершил покушение на жизнь монарха в Париже, во время всемирной выставки. 2 апреля 1879 года было произведено третье покушение Соловьевым, и в том же году близ Москвы был взорван железнодорожный путь в месте, где должен был пройти царский поезд. В 1880 году в самом здании Зимнего дворца была взорвана столовая, за минуту до выхода царской семьи к обеду. Наконец, 1 марта 1881 года, при проезде кареты Государя по набережной Екатерининского канала, в Петербурге, под царский экипаж был брошен разрывной снаряд страшной силы…

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ И НАКАНУНЕ

Когда Исполнительный комитет свершил смелую попытку взорвать Зимний дворец, Александр II сделал шаг, до того беспримерный. Он создал род диктатуры и облек Лорис-Меликова чрезвычайными полномочиями… Но после взрыва в Зимнем дворце новых покушений немедленно не последовало, а потому Александр II опять успокоился, и через несколько месяцев, прежде чем Меликов мог выполнить что бы то ни было, он из диктатора превратился в простого министра внутренних дел. Внезапные припадки тоски, во время которых Александр II упрекал себя за то, что его царствование приняло реакционный характер, теперь стали выражаться сильными пароксизмами слез. В иные дни он принимался плакать так, что приводил Лорис-Меликова в отчаянье. В такие дни он спрашивал министра: «Когда будет готов твой проект конституции?». Но если два-три дня позже Меликов докладывал, что органический статус готов, царь делал вид, что решительно ничего не помнит. «Разве я тебе говорил что-нибудь об этом? — спрашивал он. — К чему? Предоставим это лучше моему преемнику. Это будет его дар России» . Когда слух про новый заговор достигал Александра II, он готов был предпринять что-нибудь; но когда в лагере революционеров все казалось спокойным, он прислушивался к нашептываниям реакционеров и оставлял все, как было прежде. Лорис-Меликов со дня на день ждал, что его попросят в отставку.

В феврале 1881 года Лорис-Меликов доложил, что Исполнительный комитет задумал новый заговор, план которого не удается раскрыть, несмотря на самые тщательные расследования. Тогда Александр II решил созвать род совещательного собрания из представителей от земств и городов. Постоянно находясь под впечатлением, что ему предстоит судьба Людовика XVI, Александр II приравнивал предполагавшуюся «общую комиссию» тому собранию нотабелей, которое было создано до Национального собрания 1789 года. Проект должен был поступить в Государственный совет; но тут Александр II стал снова колебаться. Только утром первого марта 1881 года, после нового, серьезного предупреждения со стороны Лорис-Меликова об опасности, Александр II назначил следующий четверг для выслушивания проекта в заседании Совета министров. Первое марта падало на воскресение, и Лорис-Меликов убедительно просил царя не ездить на парад в этот день, ввиду возможности покушения. Тем не менее Александр II поехал… На обратном пути из манежа Александр II был убит.

Известно, как это случилось. Под блиндированную карету, чтобы остановить ее, была брошена бомба. Несколько черкесов из конвоя были ранены. Рысакова, бросившего бомбу, тут же схватили. Несмотря на настоятельные убеждения кучера не выходить из кареты — он утверждал, что в слегка поврежденном экипаже можно еще доехать до дворца, — Александр II все-таки вышел. Он чувствовал, что военное достоинство требует посмотреть на раненых черкесов и сказать им несколько слов. Так поступал он во время русско-турецкой войны, когда, например, в день его именин сделан был безумный штурм Плевны, кончившийся страшной катастрофой. Александр II подошел к Рысакову и спросил его о чем-то, а когда он проходил затем совсем близко от другого молодого человека, Гриневицкого, стоявшего тут же на набережной с бомбою, тот бросил свою бомбу между обоими так, чтобы убить и себя и царя. Оба были смертельно ранены и умерли через несколько часов.

Теперь Александр II лежал на снегу, истекая кровью, оставленный всеми своими сторонниками! Все исчезли. Кадеты, возвращавшиеся с парада, подбежали к умирающему царю, подняли его с земли, усадили в сани и прикрыли дрожащее тело кадетской шинелью, а обнаженную голову — кадетской фуражкой. Да еще один из террористов с бомбой, завернутой в бумагу под мышкой, рискуя быть схваченным и повешенным, бросился вместе с кадетами на помощь раненому… Человеческая природа полна таких противоположностей.

КОНЕЦ ТРАГЕДИИ

Так кончилась трагедия Александра II. Многие не понимали, как могло случиться, что царь, сделавший так много для России, пал от руки революционеров. Но мне пришлось видеть первые реакционные проявления Александра II и следить за ними, как они усиливались впоследствии; случилось также, что я смог заглянуть в глубь его сложной души, увидеть в нем прирожденного самодержца, жестокость которого была только отчасти смягчена образованием, и понять этого человека, обладающего храбростью солдата, но лишенного мужества государственного деятеля, — человека сильных страстей, но слабой воли, — и для меня эта трагедия развивалась с фатальной последовательностью шекспировской драмы. Последний ее акт был ясен для меня уже 13 июня 1862 года, когда я слышал речь, полную угроз, произнесенную Александром II перед нами, только что произведенными офицерами, в тот день, когда по его приказу совершились первые казни в Польше.

П. Кропоткин

СКОБЕЛЕВЫ

При Александре II во времена Муравьева, который наместником на Кавказе был недолго, как известно, происходила война с Турцией; была осада и взятие Карса, причем при этой осаде и взятии русские понесли большие потери. В числе военных, которые находились при взятии Карса, был Скобелев, отец знаменитого Скобелева и княгини Белосельской-Белозерской. Скобелев был сыном простого солдата. Он командовал в то время одним из полков. Когда он получил приказ атаковать Карс и во что бы то ни стало взять его, то когда многие офицеры в тот вечер, по привычке того времени, кутили перед боем, Скобелев же целый вечер употребил на молитву и на приготовление себя к смерти. Своим примером он увлек многих офицеров, которые исполнили все, что полагается православному христианину, который собирается уходить на тот свет. Все это было сделано так благоговейно и так торжественно, что некоторые атеисты в тот вечер поверили в Бога, в загробную жизнь, сделались большими поклонниками православной церкви.

Один из этих офицеров, князь Орбелиани отличился при взятии Карса, совершив героический поступок. Во время атаки одну колонну солдат повел Орбелиани и, несмотря на град пуль, она дошла до турецких войск и вдруг все видят Орбелиани, сидящим на лошади и размахивающим шашкой дабы солдаты продолжали идти вперед, а лошадь его — на штыках у турецких солдат. Таким образом, Орбелиани как будто бы находился на пьедестале, то есть он изображал из себя род памятника, стоящего не на пьедестале, а находящегося на штыках у турецких солдат. В этом, конечно, для того времени ничего удивительного нет, но что было особенно удивительно, это то, что в конце концов Орбелиани остался жив, получив только несколько ран, нанесенных холодным оружием.

Скобелев должен был отыскать место переправы через Неман. Когда экзаменационная комиссия, возглавляемая профессором Г. А. Леером, подъехала с проверкой к Скобелеву, то все были немало удивлены тем, что выпускник находился на том самом месте, где они его оставили некоторое время назад, рядом пасся и его вороной. Вместо ответа на вопрос: «ну, так где же место, выбранное вами для переправы?», Скобелев вскочил на коня и, бросившись в воду, преодолел Неман туда и обратно. Леер был восхищен и ходатайствовал о зачислении Скобелева в Генеральный штаб.

Подъезжая к какому-то ручью, через который был перекинут мост и который нельзя было миновать, с противоположного, довольно крутого берега из-за нескольких пустых, по-видимому, домов, услышали, как раздались выстрелы; донские казаки, прибывшие со Скобелевым из Ловчи 14 июля и ехавшие теперь впереди, замялись, приостановились и рассыпались по нашему берегу ручья, не решаясь перебраться на ту сторону. Скобелев вскипел: «А, так вы так-то! Я же вас выучу. Вперед!» — и с этими словами в карьер пустился через мост; конечно, и я за ним. Когда мы вскакивали на противоположный берег, то донцы, а за ними и передовые кавказцы, уже нас обгоняли. «Вот видите теперь, для чего я ехал впереди? — сказал мне Скобелев. — Теперь уже не посмеют заминаться от всякой пули». И действительно, я более этого уже не видел. такие анахронизмы терпимы, тем лучше. Я не требую, чтобы каждый был безумно храбрым, чтобы он приходил в энтузиазм от ружейного огня. Это — глупо! Мне нужно только, чтобы всякий исполнял свою обязанность в бою.

ДРАГОМИРОВ

Драгомиров представлял собою человека, несомненно талантливого, оригинального, человека образованного, особенно в военном отношении, с большим юмором, знающего военное дело, хотя и держался старых военных традиций, традиций того времени, когда все военное искусство сводилось к храбрости и к афоризму Суворова: «Штык — молодец, а пуля — дура» . Последние войны, а в особенности японская война, не вполне оправдали этот афоризм. Японская война показала, что, кроме храбрости, в настоящих войнах имеет громадное влияние техника, то есть та же пуля во всех ее преобразованиях и усовершенствованиях, сделанных с развитием технических наук. Драгомиров отличился во время последней турецкой войны при переправе наших войск через Дунай; тогда же он был ранен в ногу и из-за этой раны всегда немножко прихрамывал и кичился этим недостатком. Драгомиров очень любил поесть, выпить, а поэтому из его подчиненных у него всегда были друзья, которые потакали этим его слабостям. Драгомиров подошел к караулу, стоявшему у его дома в Киеве, приказал им сойти с мест, затем дал несколько других команд, которые были исполнены солдатами, не понимающими, чего от них требуют. Драгомиров тут же позвал начальника солдат и, высказав ему, что солдаты не знают своих обязанностей, что с места не смеют сходить, отдал их под суд. Узнав об этом, в Харькове стали учить солдат, чтобы, стоя на посту не слушались команды Драгомирова. Когда он захотел, чтобы сняли у него почетный караул, его никто не захотел слушаться. Он схватился за голову и, бегая по комнатам, кричал: «Переучили!»

БАРЯТИНСКИЙ

Фельдмаршал князь Барятинский стал наместником на Кавказе после Муравьева и после смерти Императора Николая. Почти одновременно со смертью Императора Николая, во время коронации Императора Александра II в Москве, он покинул Кавказ, будучи командиром Кабардинского полка. На Кавказе князь Барятинский был в сравнительно низких чинах, так как он кончил эту первую стадию своей службы только полковым командиром; уже тогда он отличался замечательной храбростью и во время стычек с горцами многократно получал сквозные пулевые ранения; говорили, что живот князя Барятинского — как решето. С одной стороны, вследствие такой его доблести, а с другой — потому, что он был другом Императора (Александр II был с ним «на ты») еще будучи молодым офицером, князь Барятинский и был назначен наместником Кавказа. Все были в восторге от этого назначения… Князь Барятинский в молодости служил в Петербурге, в лейб-гусарском полку, был другом Александра II; он был чрезвычайно красив и считался первым Дон-Жуаном во всех великосветских петербургских гостиных. Как молва, не без основания, говорит, Барятинский был очень протежируем одной из дочерей Императора Николая Ольгой Николаевной. Так как отношения между ними зашли несколько далее, чем это было допустимо, то Император Николай, убедившись в этом воочию, выслал князя Барятинского на Кавказ, где он и сделал свою карьеру.

Во время походов против горцев, когда князь Барятинский был еще в низших чинах, он познакомился с молодым офицером Фадеевым, которого впоследствии чрезвычайно ценил и потому, приехав наместником на Кавказ, он сейчас же сделал Фадеева своим адъютантом. Таким образом, Фадеев, из свиты фельдмаршала наместника князя Барятинского, главнокомандующего кавказской армией, был ближайшим к нему человеком; князь Барятинский вместе с Фадеевым участвовал во всех походах и при взятии Шамиля, и при осаде Гуниба. Вечером, накануне осады, когда были большие сомнения: предпринять ли атаку или взять Шамиля измором, Фадеев очень настаивал на том, чтобы атаковать Шамиля, вопреки мнению многих, которые считали, что не следует при этой атаке жертвовать жизнью многих сотен, если не тысяч людей. Барятинский согласился с мнением Фадеева, и во время атаки Фадеев принимал в ней самое живейшее участие, находясь все время в распоряжении фельдмаршала Барятинского. В то время Барятинский, конечно, не был еще фельдмаршалом; он получил фельдмаршала после окончательного покорения Кавказа, то есть после занятия Гуниба и взятия в плен Шамиля.

Во время сражений Шамиль всегда выезжал со своим знаменем, никогда не расставаясь с ним, и вот после взятия Гуниба, когда Шамиль сдался, он это знамя в знак покорности передал князю Барятинскому. Во всех литографированных картинах того времени, изображающих этот сюжет (из которых многие сохранились доныне) изображается сцена, как Шамиль, сдаваясь, передает Барятинскому свое знамя. Вечером, позвав к себе Фадеева, Барятинский сказал ему, что он дарит Фадееву это знамя, так как взятие Гуниба во многом обязано его советам. После войны Барятинский предполагал оставить Кавказ, так как после взятия Шамиля и покорения горцев Кавказ ничего привлекательного из себя для него не представлял. В это время у Барятинского зародился план полного преобразования всего военного устройства в России, который он словесно передал Императору Александру II, с которым он все еще пребывал в лучших отношениях, и получил одобрение.

Раньше чем приехать в Петербург и заняться переустройством армии по полной программе, Барятинский испросил разрешение поехать за границу, чтобы там несколько отдохнуть. Барятинский был холостой, жил во дворце наместников. Держал себя весьма величественно, имел адъютантов, они чрезвычайно украшали его балы. В то время в Тифлисе было много молодых людей, приезжающих сюда из России… — одни поступали на военную службу, желая испробовать ощущение войны, другие поступали на гражданскую службу, имея в виду, что жизнь на Кавказе вообще была очень веселая. Среди его адъютантов был полковник Давыдов; он был женат на княжне Орбелиани (родственнице князя Орбелиани, прославившегося при взятии Карса). Княжна Орбелиани была невысокого роста, с довольно обыденной фигурой, но с очень выразительным лицом кавказского типа. Представляла собой тип кошки. Так вот Барятинский начал ухаживать за женой своего адъютанта Давыдова; так как вообще князь Барятинский очень любил ухаживать за дамами, то никто и не думал, чтобы это ухаживание кончилось чем-нибудь серьезным. Окончилось же это ухаживание (в действительности) тем, что в один прекрасный день Барятинский уехал с Кавказа, до известной степени похитив жену своего адъютанта. Он уехал за границу якобы лечиться, но более уж оттуда не возвращался. За границей он дрался на дуэли со своим адъютантом Давыдовым. Результат дуэли был довольно постыдный не для Барятинского, а для Давыдова. После этой дуэли Барятинский не мог, конечно, вернуться на Кавказ, а также не мог скоро возвратиться в Россию.

ГЕНЕРАЛЫ-ТУЗЕМЦЫ

В царской армии Александра II при завоевании Кавказа было много туземцев — кавказских деятелей — как грузины, кавказцы, так и татары (их дворянство) представляли собой людей весьма малообразованных, но с большой природной честью, храбростью. Можно сказать, что кавказское дворянство поистине массу пролило крови для пользы России и для ее чести. Из отдельных типов военных, которых создал Кавказ, или, вернее сказать, 60-летняя кавказская война, можно вспомнить графа Евдокимова, генералов Гейпмана, Лазарева, Чевчевадзе, Бебутова и других. Генерал Лазарев (армянин по национальности) известен в истории взятия Карса (а его брали несколько раз). Он присутствовал перед взятием Карса на одном заседании военного совета, на котором высказывались различные мнения и суждения относительно этой крепости. На этом совете по обыкновению особенно много говорили офицеры Генерального штаба, которые на Кавказе никогда не пользовались никаким престижем. Наконец дошла очередь до Лазарева. Председательствовавший, обратившись к нему, спросил Лазарева, как же он, которому поручено командовать штурмом, выслушав все эти мнения, будет распоряжаться войсками, каким образом он думает совершить этот подвиг. Тогда Лазарев попросил, чтобы ему показали карту, которая лежала на столе и по которой генералы делали свои указания. Когда Лазареву показали карту, он спросил: «Гдэ мы?». Ему показали место, где они находились; он спросил: «А гдэ Карс?». Ему показали Карс. Тогда он сказал: «Я пойду оттуда, где мы, туда, где Карс и возьму Карс».

Все его объяснение заключалось в этом. Через несколько дней действительно он так и сделал. Приказал брать Карс, сам был во главе войск, пошел и взял Карс, но при взятии Карса потерял очень много людей из-за нижеследующего инцидента. Известно, что для подкрепления кавказских войск была пущена гренадерская дивизия из Москвы под командованием генерала Ропа. При взятии Карса эта дивизия отступила, затем в панике бежала, причем, во главе бежавших был сам генерал Роп. Туземцы в его адрес кричали самые невозможные, неприличные ругательства. Впоследствии эта дивизия была прозвана «ропкая» дивизия в честь ее начальника генерала Ропа. Генерал-лейтенант Чевчевадзе был начальником Северского драгунского полка, впоследствии был начальником кавалерии во время турецкой войны. Это был мужчина громаднейшего роста, в плечах у него была чуть ли не сажень, а талию он имел такую, какой могла позавидовать каждая молодая дама. Про него военные совершенно серьезно говорили, что он вылит как бы из стали, а некоторые утверждали, что пули, ударяя ему о череп, отлетали, и Чевчевадзе на это не обращал никакого внимания. Чевчевадзе оставил о себе память, как о замечательно храбром кавалерийском генерале. Он поражал своей храбростью во время неожиданных набегов.