Во все времена театр притягивал к себе передовую часть общества демократизмом, народной правдой и нравственностью. И даже не признаваемый, а иногда и преследуемый официальными властями театр, не отстававший от движения своего времени, почти всегда являлся центром идейной и духовной жизни горожан, видевших или желавших видеть в нем высокое общественное предназначение. Вот и Самара, провозглашенная 1 января 1851 года столицей обширной губернии, не насчитывавшая тогда и двадцати тысяч жителей, в том же году обзавелась своим профессиональным театром. О том, как это произошло, наряду с разными старыми, вернее старинными уже, печатными источниками, повествуют рукопись самарского литератора, общественного и театрального деятеля А. А. Смирнова «Старый Самарский театр и быт» и его же статья «Самарский театр» в справочной книге «Вся Самара» за 1925 год.
А. А. Смирнов был в числе людей, составлявших ближайшее самарское окружение М. Горького, одновременно сотрудничал с ним в «Самарской газете» и пользовался его симпатией и дружеским расположением. Иначе вряд ли бы после отъезда из Самары М. Горький стал поддерживать с ним отношения и так писать известному издателю и редактору В. С. Миролюбову: «…И — вот, Виктор Сергеевич, — будете мне деньги платить, с меня 3 р. — 2 за два экземпляра журнала в Нижний и 1 р. за экземпляр в Самару, Александру Александровичу Смирнову, нотариусу. Пожалуйста, высылайте ему. Это думский гласный; член библиотечного комитета, секретарь по постройке народного театра и т. д., — малый на все руки и хороший человек…»
А. А. Смирнов приезжал к Горькому в Нижний Новгород, был у него на Капри, встречался с ним в Петербурге и Москве. Но, главное, он написал и опубликовал в разных журналах и в разные годы несколько статей и воспоминаний о Горьком. Между прочим, один из его очерков завершается так: «В Самаре, однако, хотя бы и среди тесного круга, Горький и то новое, что он принес с собой, были приняты и оценены. Да и сам писатель окончательно, думаю, поверил в себя, увидав в печати свои произведения. Закончив в Самаре годы странствий, он нашел в себе большого писателя и, окрыленный, уехал из этого города тем Горьким, которого вскоре узнал весь мир».
Превращение Самары из уездного в губернский город привлекло чиновников из столиц. Оживилось и местное дворянство, которое уже вскоре приобрело дом для «Собрания». А к концу 1851 года на берегу Волги, в так называемой Гавани, в наскоро приспособленном доме некоего Лебедева, появился и постоянный (на зимние сезоны) профессиональный театр. 8 ноября он показал свой первый спектакль. Известен репертуар того сезона: «Что имеем, не храним», «Аз и Ферт», «Русский человек добро помнит», «Арфистка, или Проклятие матери», «Кремлев — русский солдат», «Филатка и Мирошка» и т. д. Все эти переводные водевили, мелодрамы и патриотические квасные пьесы составляли репертуар и столичных театров того времени. На фото театр находится справа:
В рукописи А. А. Смирнова есть к этому существенные дополнения. Во-первых, труппа актеров под управлением Е. Стрелкова прибыла из Казани «по частному приглашению небольшого кружка интеллигентов». Во-вторых, уточняются названия пьес, которые были сыграны в день открытия театра: «Что имеем, не храним» Соловьева и два водевиля — «Современный анекдот с жильцом и домохозяином» Григорьева и «Аз и Ферт» — перевод с французского. Наконец, третье и самое главное дополнение: в том первом сезоне Самарский театр поставил бессмертную комедию Н. В. Гоголя «Ревизор».
12 мая 1854 года очередной пожар, опустошивший значительную часть деревянной Самары, не пощадил и каменный двухэтажный дом Лебедева. Тогда-то и было решено в короткий срок построить специальное театральное здание, для чего собрать средства по подписке среди дворян. Быстро определили и его место — на Полицейской площади (ныне Хлебная площадь), в какой-нибудь сотне метров от начала Саратовской улицы. Набрав 3000 рублей, «отцы города», вдохновляемые губернатором К. Гротом, в августе 1855 года приступили к делу. А уже в середине ноября театр был открыт. Описанию его газета «Самарские губернские ведомости» посвятила целую передовицу. Воздав в самом начале хвалу «молодости города», губернатору и «волшебному жезлу», ее автор до конца выдерживает восторженно-фанфарный тон, перемежая его нотками поистине провинциальной журналистской игривости: «Не стану говорить о наружности театра (вы, вероятно, догадались, что он деревянный) — она еще не отделана, но, чтобы получить понятие о внутреннем устройстве, представьте себе Малый театр Московский, и вы останетесь удовлетворены».
Сообразив, что не все читатели могут быть «удовлетворены» и не все поверят такому фантастическому сравнению, автор передовицы продолжает живописать внутреннее устройство театра, не переводя дыхания, не ставя точек: «Разница в меньшем числе ярусов… партер состоит из двести рядов кресел и амфитеатра, но все так мило, уютно, что любо смотреть, борты лож и галереи обтянуты красным сукном… с золотой бахромой и при свете стеариновых свеч, горящих в тройных подсвечниках, как это видим в столичных театрах, все так приятно для глаз, что трудно поверить, чтобы в отдаленном губернском городе при небольших средствах, в три месяца…»
Иное, более спокойное описание театра есть у А. А. Смирнова: «Снаружи губернский театр был неказист… крайне невзрачен… Маленький (всего 6 рядов кресел и три невысоких яруса), деревянный, входной стороною он глядел на Волгу, а с остальных — показывал свои голые ребра из плохих, кое-где перерубленных бревен обильно унавоженной от привоза хлеба Полицейской площади. Подъезда или крытого крыльца у храма муз не было… Здание вначале не имело даже уборных… Как говорят, было переделано из старого хлебного амбара… Но самарцы гордились им… В этом-то старом театре и кипела на протяжении тридцати лет пестрая сценическая жизнь…»
Кроме этих, очень важных заметок, А. А. Смирнов в свое время сделал карандашный набросок деревянного театра, по которому художник Георгий Петрович Подбельский сделал в 1939 году акварельный рисунок «Самарский театр в 60-х годах прошлого столетия». Ценность этого рисунка велика потому, что фотографии того, первого деревянного театра, к сожалению, нет. Разное бывало в этом театре за «тридцать лет пестрой сценической жизни». Много было показано скверных, пустых, пошлых пьес, скучных и нудных спектаклей. Много промелькнуло тут бездарных богемщиков, балаганного вкуса актеров и актрис. Появлялись в этом театре и невежественные антрепренеры-крепостники, набиравшие труппу по принципу «числом поболее, ценою подешевле». Бывали и такие сезоны, когда ни о каком искусстве не могло быть и речи, — жалкая сценическая потеха при театральном буфете, да и только.
Но были, играли, творили на его крохотной, плохо освещенной сцене и прекрасные, талантливые артисты, известные всей России. Успешно ставились здесь многие выдающиеся произведения отечественной и западной классической драматургии. Разумеется, по-разному относились и зрители к театру, тем самым давая пищу для губернской газеты, по возможности старавшейся освещать театральную жизнь и даже влиять на нее. Например, во время сезона 1856/57 года появилась статья «Несколько слов о зимних удовольствиях Самары». Делясь своими театральными впечатлениями, «недавний гость в городе», как он сам себя представил читателям, А. Жуков, писал: «…Антрепренер Залесский умел дело повести недурно: репертуар был разнообразен, и многие пьесы шли весьма удовлетворительно, но самарская публика удивительно холодна к театру».
Редакция тогда не согласилась с такими оценками «гостя» и в специальном примечании главной причиной холодности самарской публики посчитала слабость самого драматического искусства: «Частая смена пьес, игра по суфлеру и раздирательная драма с завыванием не везде и всегда могут иметь успех». Однако спустя два года та же газета упрекает уже горожан. Причем всех сразу: «…Все жители преданы, по преимуществу, деловым, т. е. чисто торговым или служебным интересам, и вне этих сфер редко к чему высказывают свое сочувствие… До сих пор, несмотря на некоторые попытки, не могла утвердиться здесь порядочная театральная труппа провинциальных актеров… Таким образом, единственным развлечением для общества остаются карты и танцы….» Да, разное бывало в театральной жизни губернской Самары, в жизни ее деревянного театра. В 1864 году, например, в Самаре выступал знаменитый трагик негр Айра Олдридж — первоклассный артист, не получивший признания на своей родине, в Америке. В России артисту был оказан радушный прием, его приезд и игру приветствовали М. С. Щепкин, П. М. Садовский, А. Е. Мартынов, Т. Г. Шевченко, В. В. Стасов и другие представители передовой интеллигенции. В Самаре Айра Олдридж играл на английском языке заглавные роли в шекспировских спектаклях «Отелло» и «Король Лир».
Подарила судьба этому театру и редкое счастье — открыть на своей сцене удивительный русский талант. Именно Самарский театр стал местом творческого рождения великой трагической актрисы Пелагеи Антиповны Стрепетовой. На его сцене в начале 1870 года девятнадцатилетняя актриса совершила свой поразительный художественный взлет, потрясший всех, видевших ее в роли Лизаветы в драме Писемского «Горькая судьбина», пройдет немного времени, и ее узнает вся театральная Россия. Ее гастрольные выступления будут проходить с триумфальным успехом. После спектакля «Горькая судьбина» Иван Сергеевич Тургенев, с трудом сдерживая волнение, скажет: «Да, все говорят о школе. Какая это такая школа может дать то, что нам сегодня показали. Выучиться так играть нельзя. Так можно только переживать, имея в сердце искру божию».
Москва объявит Стрепетову своей любимой актрисой, а передовая часть петербургской интеллигенции одержит первенство в споре за нее, и Стрепетова несколько лет будет играть в Александрийском театре вместе с корифеями императорской сцены. Со временем яркое эстетическое своеобразие, самобытность и особенно демократическая направленность ее творчества вызовут ожесточенную полемику, нескрываемую враждебность и откровенную травлю со стороны верноподданных реакционных газет. Но даже и тогда яростный враг актрисы «Петербургский листок» так сообщит о ее дебюте в императорском театре: «Вчера, 11 декабря, г-жа Стрепетова выступила в роли Лизаветы, лучшей в ее репертуаре. Прием артистке был оказан самый радушный. Много вызовов (десять раз после третьего-акта и бесконечные в конце)».
Выдающиеся художники, захваченные и покоренные личностью актрисы, будут вдохновенно писать ее портреты. Говоря о прекрасном творении Ярошенко, другой художник — И. Н. Крамской выскажет свое отношение и к Стрепетовой: «…Портрет самый замечательный у Ярошенко, это в живописи то же, что в литературе портрет, написанный Достоевским… Когда мы все сойдем со сцены, то я решаюсь пророчествовать, что портрет Стрепетовой будет останавливать всякого. Ему не будет возможности и знать, верно ли это, и так ли ее знали живые, но всякий будет видеть, какой глубокий трагизм выражен в глазах, какое безысходное страдание было в жизни этого человека». С еще большей проникновенностью передает неповторимость личности актрисы и ее трагического таланта Илья Ефимович Репин. Он напишет знаменитый «Портрет трагической актрисы Стрепетовой», где гармонично слиты душевная красота и незаурядность сильной и страстной натуры великой русской актрисы, чьи трагические роли на сцене во многом отразили драматизм и ее личной жизни. Но все это наступит, произойдет, свершится потом, после второго самарского сезона, когда юная Пелагея Стрепетова сыграет свою Лизавету, которая отныне станет прославленной и главной спутницей ее сложного сценического пути.
В предисловии к монографическому сборнику «Жизнь и творчество трагической актрисы», где опубликованы также воспоминания П. Стрепетовой и часть ее писем, Р. Беньяш справедливо пишет: «…Выступление Стрепетовой в «Горькой судьбине» на самарской сцене вписало новую страницу в историю русского сценического искусства. Спектакль, поставленный на провинциальной сцене волжского города, отозвался далеко за пределами Самары, пошел слух о рождении необыкновенной трагической актрисы». В другой своей книге «Пелагея Стрепетова» Р. Беньяш замечает: «Чудо, которое произошло в тот вечер, не могут объяснить ни восторженные статьи самарских рецензентов, ни воспоминания актрисы». Действительно, самарские рецензенты не были учеными театроведами и профессиональными театральными критиками, а свои воспоминания «Минувшие дни» Стрепетова писала уже в конце жизни, и они «при всей тщательности подробностей, почти не сохранили следов индивидуальности автора».
Однако, развивая мысль о закономерности рождения Стрепетовой на самарской сцене как художника-гражданина, необходимо подчеркнуть, что именно самарские рецензенты не только увидели и по достоинству оценили талант девятнадцатилетней актрисы, но печатно возвестили о «чуде, какого давно уже не было на русской сцене». Желая подчеркнуть самое сильное и самое дорогое для нее впечатление, Стрепетова другими словами еще раз повторяет уже сказанное: «Счастье, казалось, начинало мне улыбаться: играла я много, была любима публикой, благосклонно принята товарищами, антрепренеры увеличили «за заслуги» на десять рублей мое содержание… Словом, по службе все шло хорошо…». Эту главу «Минувших дней» Стрепетова заканчивает сожалением по поводу неизбежного для той сезонной практики провинциального театра расставания с городом и театром, где она была так тепло встречена и принята.
«Труппа Рассказова, — вспоминала Стрепетова, — была первая благоустроенная труппа, какую я наконец увидела после почти трехлетнего своего скитания по провинции… В описываемое время на громадном пространстве русской земли хороших провинциальных театров насчитывалось всего восемь: киевский, харьковский, одесский, казанский, тифлисский, воронежский, ростовский (на Дону) и саратовский. Рассказов прибавил девятый — в Самаре… Где-то на Волге, в Самаре… исключительным ли случаем, силою ли других каких обстоятельств, собирается небольшой кружок молодых артистических сил, совсем по-иному думающих и чувствующих. Бескорыстная любовь к делу сплачивает их в такую дружную, крепкую семью, где интересы одного лица делаются интересами всех и наоборот… Я ушла, как говорится, совсем с головой в дело. Вне театра для меня не было жизни. Я не могла больше ни о чем думать и чувствовать, кроме сцены. Это был (если не самый) все-таки лучший период моей артистической жизни…» Стрепетова играет Мелентьеву в «Василисе Мелентьевой», Дуню в пьесе «Не в свои сани не садись», Марию Андреевну в «Бедной невесте» и Парашу в «Горячем сердце» А. Н. Островского, Леди Мильфорд в «Коварстве и любви» Ф. Шиллера, Офелию в «Гамлете» В. Шекспира и Агафью Тихоновну в «Женитьбе» Н. В. Гоголя. Много ролей сыграла тогда П. А. Стрепетова и в других пьесах, в водевилях и даже в опереттах. Когда М. И. Писарев сыграет в «Горькой судьбине» Анания, а Стрепетова — Лизавету, рецензент «Самарского листка» назовет их обоих «могучими талантами». Модест Иванович Писарев был большим русским актером-художником, одним из лучших партнеров Стрепетовой. Долгие годы их связывали и глубокие личные отношения.
Александр Павлович Ленский станет ведущим артистом Малого театра и выдающимся деятелем отечественного искусства. В свой бенефис в Самаре он поставил комедию В. Шекспира «Много шума из ничего». Сам играл Бенедикта, а Стрепетовой предложил роль Беатриче. На репетициях сразу же возникает атмосфера доверия, чуткости, художественного поиска. То счастливое, радостное творческое настроение, которое потом будет передано ею такими восторженными строками: «Беспечально, привольно жилось мне в том году в Самаре. Казалось, я готова была позабыть, что на свете рядом со счастьем об руку гуляет горе». «Нашу публику, — писала Стрепетова, — привели с собою земство и судебная реформа. С прибытием этих новых элементов нравственная физиономия города так быстро и конкретно изменилась, что я, всего полтора года тому назад служившая здесь, не узнала Самары. Ни прежней спячки, ни застоя… куда все исчезло! Прилетели новые птицы — запели новые песни! И как было весело работать под аккомпанемент этих живительных песен!.. Какие горизонты открывались вдали, как много сулило будущее!»
Известна условная, но все-таки относительно точная дата рождения великой трагической актрисы Пелагеи Антиповны Стрепетовой на сцене Самарского театра — 15 января 1870 года. Именно в этот день свершилось «чудо, какого давно уже не было на русской сцене». И свершилось оно в той сфере народной драмы и трагедии, что были наиболее близки личности, духовному и психологическому состоянию актрисы, характеру ее актерского таланта. Вот как рассказывала об этом сама Стрепетова: «Бенефисы следовали еженедельно… За Ленским шла очередь Д. А. Рассказовой, которая выбрала «Горькую судьбину» Писемского. В первый год моего служения на сцене в Ярославле мне пришлось сыграть экспромтом Лизавету… Моя память ничего не удержала об этом представлении… А потому, получив теперь роль, я отнеслась к ней более чем равнодушно, так мало она казалась мне интересной. Однако на репетициях, постепенно разбираясь в ней и изучая пьесу, совершенно неожиданно для себя я открывала то тут, то там одно достоинство за другим, и в конце концов, слагаясь из отдельных частей, передо мной вдруг выросло что-то колоссальное, охватывающее собою всю сферу, весь склад русской народной жизни недавнего, еще не совсем изжитого прошлого, получилась картина, страшная своей потрясающей правдой».
Так чистая, но запретная любовь крестьянки Лизаветы и ужасная за нее расплата (убийство ребенка вернувшимся из города мужем Ананием, измученным ревностью и отчаянием), бесстрашие и нечеловеческие страдания забитой русской женщины открыли для Стрепетовой громадное социальное явление. И вот — 15 января: «В день спектакля я чувствовала настроение необыкновенной торжественности… И не одна я — точно вся труппа на этот раз приступила не к обыкновенному представлению, а к священнодействию… Театр был полон. Едва открыли сцену — публика насторожилась. С каждым явлением внимание росло… Мои нервы напряженно заговорили. Я все глубже и глубже входила в положение Лизаветы, плотнее сливаясь с ней, переживая ее нравственную пытку… Анания играл Писарев. Эта роль, как известно, принадлежит к шедеврам его репертуара… Пьеса прошла в течение сезона шесть раз при полных сборах. Факт небывалый для города, где самый большой успех знаменуется возможностью только повторения спектакля»!
